Облдрама - [53]

Часть вторая

Глава восьмая

XVIII

— …Слышь, уехал он ремонтировать автобус, а Тушкин такой шум поднял, он, говорит, не первый раз на служебной машине по своим делам катается, и… когда Славка приехал, давай его трясти — где был, а не то… я тебя, сукиного сына, под суд отдам, я народный контроль… и тэ дэ и тэ пэ. А Славка, хитрый шоферило, повозился в автобусе, вызвал ГАИ, те с ним по улице прокатились и составили акт: автобус для перевозки людей непригоден. Славка акт директору под нос, и айда домой спать. Понял? — крякнул Рустам, — Теперь мы телепаемся поездом, а Славка дома спит в теплой кроватке и во сне нас, дураков, видит.

— А что говорят, когда на месте будем? — спросил Троицкий.

— В три ночи, не раньше, — тряхнул головой дядя Петя, машинально пригладив двумя пальцами жидкие брови. — О-хо-хо-хо-хо.

Плавно, бесшумно двинулся с места состав и поплыл, мягко покачиваясь, вдоль вокзала.

— Тронулись, слава богу.

Желтоватую полутьму вагона прорезáли яркие полосы, отбрасываемые длинной цепочкой фонарей — одна за другой, ползли они по стенам, потолку и пустым полкам, затухая, исчезая и снова появляясь.

— Сами, небось, в «купированном» едут, а нас в общий сунули, — выразил неудовольствие Фима.

— Хулиганство, — заметил дядя Петя, пытаясь скрутить свои брови в тонкую сученую нитку, — раньше так с артистом не обращались. Пихнули в общий, и забыли. А какой я им после этого репертуар сыграю? Протолчешься ночь в таком вагоне, намучаешься, а потом придёшь на спектакль весь изжеванный, грязный, не выспавшийся, влезешь в костюм и марш на сцену. А там посмотрят на тебя и скажут: нет, не может он, и где вы такого откопали? А привези меня в «мягком», дай выспаться в хорошем номере, подай к гостинице машину, накорми — вот тогда действительно я артист. А так, не поймешь что — шут гороховый.

Мягко скрипят рессоры, тонко звякает о стакан ложечка в соседнем купе.

Артисты пытались задремать, не раздеваясь, в расстегнутых пальто.

— Вот вы сидите там, в месткоме, и ни черта не делаете, — раздраженно заметил Фима.

— Мне это нравится, — взвился вдруг дядя Петя, даже заикаться перестал, — ёлкина-моталкина, все делают вид, что ничего, мол, они не понимают, дурачками прикидываются. Мне ваша невинность — вó где сидит. Потребуйте ему у дирекции — вот и потребуй, ты же был в месткоме? Много требовал? Да, да… Знаешь что, не крути мне мозги. Один уже потребовал: ни ролей, ни прибавки к зарплате, ни жилья, а чуть что, и самого попросят… На гастролях худший номер, и не надейся, что если тебе вдруг позарез что-то от них понадобится, они войдут в твоё положение. Ты артист, понял, а не член месткома. А раз артист, значит, зависим от них со всеми твоими потрохами…

— Ерунда всё это, — горячился Фима, обиженный тем, что его не взяли в купированный вагон, — мы все такие: забьемся по углам и несём на весь белый свет. А ты не прячься, встань на собрании и скажи…

— Дурак ты… ну, выскажешь директору всё, что о нём думаешь, и что? Вспомни шкуру белого медведя: поговорили, покричали, посплетничали и довольные все разошлись, а кто-то возлежит благополучно на этой шкуре и посмеивается. Вон Шагаеву зарплату прибавили, за что? За то, что он хороший артист?

— Пусть скажет спасибо жене и детям, — съязвил Фима.

— Они тут не-е причем, — отмахнулся дядя Петя, — Мы его председателем месткома выбрали, а они ему тут же «вышку» дали, мол, знай, кому обязан. Что он, этого не понимает? Тык-мык, а куда денешься? Ему деньги не нужны? Боится, что теперь совсем житья не будет: нехорошо, скажут, мы вам зарплату прибавили, а вы выходной день отменить не можете. Ах-ах-ах-ах, спать хочу, — передернуло от нестерпимой зевоты дядю Петю. — Вы бы, молодые люди, поменьше трепались, а дали бы старику прилечь на полке.

Фима пересел к Рустаму.

— Да-а. Ясон наш, небось, в «купированном» едет, — вздохнул Фима, позевывая, — нет бы с народом… Ему теперь всё можно, лишь бы… — и он зашептал Рустаму на ухо.

— Откуда ты узнал? — прогундосил Рустам, оживляясь.

— Будто ты не слышал, что Шагаев «Медею» будет ставить? Сам — Ясон, а Медею дает Ланской.

— И главный это допустит?

— И денег прибавили, в председатели выдвинули, и постановку дают, Васька скушает, и шасть — опять за своё… А какой из него режиссер.

— Это Дима с дуру решил. Медею свою хочет вернуть, — сонно отозвался дядя Петя. — Там такой текстяра, мертвого уговорит.

— Царевну, ты хочешь сказать, — гоготнул Фима, — Медею-то он бросил. Она, слышал, всерьез его пугнула, что их детей утопит.

— О, господи, — задвигался на полке дядя Петя, — и произнести это противно, поджилки трясутся, а ты, говоришь, сделать.

— А что ты думаешь, Шагаева прессуют со всех сторон, жена с детьми дежурит на каждом его спектакле, провожает и встречает. Кто их знает, до чего они дойти могут, — перешел на шепот Рустам.

— Она ж его за мýки и полюбила, — напомнил, подмигнув, Фима.

— Ему, понятно, Царевну назад заполучить хочется, но страшно, вдруг жена какой фортель выкинет. Он и придумал «Медею». Целыми днями будут вместе на репетициях, а заглянешь к ним — клянут друг друга, поносят, обзывают, — ржанул в кулак Рустам, — чуть ли не до мордобоя.