Облдрама - [49]

Михаил Михайлович тихо постукивал пальцами по боковине дивана.

Перехватив взгляд Троицкого, Игорь Станиславович, добавил:

— Да, мы уже говорили о вас с Михал Михалычем. Думаю, что в этом случае, он был не совсем объективен. Я вас видел у себя в репетиции, и мне кажется, вы человек способный, эта роль вам по силам. Мы не будем долго разговаривать, тем более, что вам уже пора ехать. За ним послали машину?

— Да, я распорядился, — отрапортовал директор, и вдруг оглянувшись на администратора, который ему что-то нашептывал, гаркнул:

— Ты еще здесь?

Лев Филиппович спохватился, и исчез за дверью.

Троицкий ждал, когда немного успокоится и сможет говорить.

— Я готов, Игорь Станиславович, репетировать, но… при условии, что мне разрешат изменить некоторые мизансцены.

Михаил Михайлович не шевельнулся, продолжая что-то тихо выстукивать на подлокотнике дивана.

— Ну, тут я не хозяин, это спектакль Михал Михалыча, — заметил главный, — надо спросить у него.

— Мое мнение об этом артисте вам известно, — не меняя положения, буркнул Книга.

— Я не буду играть так, как меня заставляли, — дрогнувшим голосом решительно заявил Троицкий.

— Я не понимаю, что… опять за конфликт, — разволновался директор.

— Вы, Троицкий, делайте, как хотите, — успокоил Уфимцев, — мы посмотрим, и если это окажется приемлемым…

— Хорошо, я согласен.

— Ну, вот и ладно, — обрадовался директор, что всё закончилось мирно. — Вам бы, Троицкий, во МХАТе поработать, вы бы тогда не очень-то… Знаете, что означает там получить роль? Я слышал… — он запнулся, оглянувшись на Уфимцева, но тот внимательно ждал продолжения, — там есть актеры, за пятьдесят лет — ни одной роли… даже и не знают друг друга, за зарплатой в очереди встречаются… Я знал одного артиста из переменного состава, двадцать лет в театре, получил маленькую роль из пяти фраз. И что вы думаете, готовил ее несколько месяцев, а на премьере замандражировал, рот раскрыл, а слова выговорить не может. За него партнеры всё сказали, а его удар хватил. Вот, что такое получить в спектакле роль…

Михаил Михайлович оскорблено закряхтел и задвигался на диване, мол, что с ним говорить.

— Кстати, о Москве, — заулыбался главный, забыв о Троицком. — Зашел я перед отъездом в министерство, встречаю там своего сокурсника по студии, спрашиваю: ну, как у них в столичном театре работается, чем сейчас занят. Говорит, Шекспира ставим, «Отелло». Как же вы, говорю ему, это удумали, если у вас ни Отелло, ни Яго в театре нет? А мы о Дездемоне и Кассио ставим, у нас Дездемона очень талантливая. Тогда, говорю ему, берите «Гамлета» и ставьте о Фортинбрасе.

И они с Михаилом Михайловичем благодушно рассмеялись, приглашая и Троицкого с директором присоединиться к ним.

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — поднял трубку директор, отставив её далеко вперед, так, чтобы сидевшему у стола главному, был хорошо слышен дребезжащий голос.

— Игнатий Львович? — донеслось из трубки.

— Да, да. Это ты, Лев Филиппыч?

— Я уже здесь.

— Очень хорошо. Ждем вас, скорее.

— А зачéм я здесь, Игнатий Львович? — донесся из трубки удивленный голос администратора.

— Артиста забрал?

— Нет.

— А где же он?

— Не знаю, Игнатий Львович. Тут вообще никого нет.

— Я ж ему человеческим языком сказал: стоять на месте и ждать, — вдруг заорал директор. — Садись в автобус, и скорей назад. Если по пути догонишь трамвай, проверь, может быть, он там.

— Хорошо, Игнатий Львович.

— Вы видите, что получается, товарищи, — сказал директор, положив трубку и обведя всех строгим взглядом. — Считаю, что все разногласия в данную минуту надо отложить, в этих условиях нам нужно сплотиться, всем как один, и оставаться на местах…

— Учите, Троицкий, текст, — сказал главный, — и готовьтесь к репетициям, а Михал Михалыч, я думаю, своим вмешательством только поможет вам, а не помешает.

Книга снова застучал костяшками пальцев по полированной стойке дивана.

Троицкий дал ему выстучаться, и после этого вышел из кабинета. Он не мог удержать торжествующей улыбки. Сознание, что он сумел постоять за себя, проявив твердость и выдержку, переполняло его гордостью. «Сыграю эту роль, — думал он, — и всерьез примусь за „Чайку“. Инна меня поддержит, хотя она и трусиха, — размышлял он. — Ничего, со мной не пропадет».

В дверях уже образовалась толчея из артистов, подгоняемых завтруппой.

— Быстро, быстро, и в автобус.

— Где же вы его нашли? — интересовались у администратора.

— С трамвая снял, — объяснил он, взмокший, растерянно улыбаясь. — Дорогу автобусом перекрыл. Я в трамвай, а он там спит голубчик, у окошка. Тут мы его и цап-царап. Взять-то взяли, но… как мне кажется, в дело употреблен быть не может.

— Реквизит, реквизит не забудьте, — кричала дежурная, кутаясь в платок, помахав им на прощание.

— Что реквизит, человека б не потерять, — прокричал дядя Петя.

К вечеру потеплело. Мокрый порывистый ветер дробинками дождя бил по стеклу. Всё раскисло, хлюпало под колесами. Очищенные от снега улицы казались черными. Ярко и весело горели в потоке машин красные габариты.

— Инна, садитесь к нам, — звали её из первых рядов помреж и завтруппой.

— Нет, спасибо, нам здесь удобно, правда, Сережа?