Облдрама - [46]

Инна резко встала, положила руки ему на плечи, виновато прислонилась.

— Спасибо, ты очень приятно меня ругаешь. (Она чмокнула его в щёку.) Только Шагаев здесь ни при чем.

— …опаздываешь на первую же репетицию…

— И совсем он не циник. А задержали меня по делу.

— Вот-вот, всё важно, всё срочно, а на репетицию можно и опоздать. И хохочешь, как маленькая, что бы тот ни сказал. А Игорь Станиславович…

— Не говори мне об Игоре Станиславовиче, — вдруг взвилась она, — тоже мне, великий режиссер приехал.

— Инна, он что, тебя обидел? — резко переменился в лице Троицкий.

— Попробовал бы только… А что? — внезапно улыбнулась она, — ты бы стал меня защищать?

— Нужно было бы, стал, — глухо проговорил он.

— Тогда давай мириться.

— Не буду я мириться.

Он приготовился к долгим уговорам, но она сказала равнодушно:

— Хорошо, не будем. Вот мы с тобой и сыграли сцену Аркадиной и Треплева, правда? и так, как ты для нас придумал. Мне понравилось. Это правильный ход. Ты умный. Теперь и я, наконец, понимаю, почему они так ссорятся. Почему они так беспощадны друг к другу. (Она потянулась его поцеловать, но Троицкий не дался ей из упрямства.) Ладно, — пригладила она, его вихрастые прядки, — идем обедать. Или, может быть, знаешь, что сделаем? Купим чего-нибудь в магазине и поедем ко мне домой. В ресторан всё равно не успеть, у нас мало времени. До выездного осталось совсем ничего.

В квартире у Инны аппетитно пахло жареной картошкой. На плите что-то булькало и шкварчало.

— Кто там? — спросил из кухни женский голос.

В передней появилась соседка, сухонькая, пугливая, седенькая в домашнем халате из желто-зеленой фланельки.

— Ой, а я думала, Дмитрий Олегович. Кто бы нам кран починил, а то течёт вода, на нервы действует.

— Нет, я не умею, — покраснел Троицкий, досадуя, что не может починить кран.

— Жаль, очень жаль. Надо учиться. А то нам, Инночка, в квартире нужен мужчина, который всё умеет делать. Ну, не смущайтесь, это я так.

Пока Инна возилась на кухне, он, не зажигая света, устроился на диване. Ему нравилась её комната, казавшаяся особенно уютной после гостиничного номера. Троицкий мог сколько угодно сидеть так, не двигаясь, и полугрезить, полудремать в каком-то летаргическом состоянии, забывая, что здесь он только гость, и рано или поздно ему придется прощаться и уходить.

— Ты что это сумерничаешь? — удивилась Инна, внося в комнату шипящую сковородку с яичницей. — Ой, я и забыла, что мы в ссоре.

Она достала хлеб, чашки и топленое масло. Зажгла торшер, разложила на столе вилки, и они принялись за еду.

— Ешь, ешь, — ухаживала за ним Инна, намазывая маслом хлеб, — не смотри на меня. Ты же знаешь, я мало ем перед спектаклем.

— Мне очень у тебя нравится, — признался он.

— Да что тут хорошего. Я мечтаю иметь свою квартиру, в новом доме, пусть даже с низкими потолками. Вот тогда и замуж можно, — улыбнулась Инна.

Он промолчал. А потом грустно вздохнул:

— А мне здесь нравится. Я как тут побываю, видеть свой номер не могу.

— Ты по дому, наверное, скучаешь?

— Нет, — не сразу ответил он.

— У тебя родители есть?

Троицкий кивнул.

— Недавно отец ушел от нас. Теперь мать одна. Очень не хотела, чтоб я уезжал.

— А её сюда забрать нельзя?

Он покачал головой.

— Мнесамому здесь жить негде. А у неё там квартира, работа. Она у меня не старая. Совсем тут заскучает… Мне казалось, у нас была самая благополучная семья. Оказывается, они оба ждали, когда я вырасту. Я институт закончил, они и развелись. Я ей говорю, зачем же было так мучиться. Дети, отвечает, как пошли дети — у меня еще брат и сестра старшие — разойтись нельзя было. Семья! Ты, говорит, нас не поймешь, у нас другие представления о жизни. Мы, говорит, не понимали, как это — пойти с мужем на прогулку. Он всегда занят, я занята. Меня даже, представь себе, раздражало, когда я видела, как гуляют вместе молодые семьи — дурачатся, с ребенком играют. Жалко мне родителей, особенно мать. Думаю, не было там любви, вот всё и раздражало, казалось неприличным. Никто из нас, детей, не догадывался, что у них за жизнь. C виду такие благополучные, хоть по телевизору показывай…

Инна убрала со стола посуду и, сложив горкой, вынесла на кухню.

— Теперь давай отдохнем минут пятнадцать, — сказала она, возвратившись в комнату.

Разобрала диван, бросила на него две подушки, и первая улеглась, ближе к стенке.

— Я завела будильник, у нас еще есть полчаса, сними ботинки, пусть ноги отдохнут. И погаси торшер.

Троицкий выключил свет и лёг рядом, как будто так оно и должно быть.

— Инна, — позвал он, — тебе неуютно. Я укрою тебя пледом.

— И себя, и ложись ближе. Тсс… спи.

Но заснуть он не мог: прислушивался, спит ли Инна, обняв его одной рукой и дыша ему в щёку, и думал о том, что мать, вероятно, ещё надеялась на что-то, если, узнав о женитьбе отца, собрала все его фотографии и выбросила. Они так и валялись в мусорной куче ненужным хламом, и кто-нибудь из жильцов, вытряхивая из ведра мусор, мог ради любопытства переворачивать их носком ботинка.

За окном стемнело. Уличный шум приблизился. Ярче засинели в комнате окна, и откуда-то сверху, из матовой бездны потухшего неба, закружился снег, едва заметный на темных коробках зданий.