Облдрама - [44]

Перерыв закончился. Первым влетел в зал Петр Кузьмич, за ним быстро вошел возбужденный Уфимцев.

— Умничка, — сказал он, подойдя к Фиме, — всё ты сделал, как я просил.

— С Фимочкой надо быть осторожней, — шепнула Паша, закрыв крышку рояля. — Науходоносер.

— Ну, так, — хлопнул в ладоши главный, — первый акт сначала. Репетирует второй состав и Михал Михалыч, разумеется.

Встал Вольхин. Спрятала вязанье Антонина Петровна (она была во втором составе с Инной). Последней вышла на площадку Паша в накинутой на плечи шалью, дородная, молодая, красивая, уперла руки в бока и развязно спросила:

— Ну, шеф, какую берём картину?

Главный вздрогнул.

— Это что такое? — ледяным голосом спросил он.

Артисты, поначалу воспринявшие всё как шутку, замерли.

— Меня зовут Игорь Станиславович. И будьте любезны, в рабочее время обращаться ко мне по имени-отчеству.

— Простите, — кисло улыбнулась Паша.

— Она больше не будет, Игорь Станиславович, — рявкнул с места Рустам.

— Я вижу, здесь принято много разговаривать. Мы эту традицию сломаем. Я буду удалять с репетиции за посторонние разговоры.

И снова целый час мыкались по площадке актёры, читая по бумажкам роли, плохо представляя себе, что им здесь играть. Паша нахально врала текст, паясничала, развлекая партнеров. Сеня хмуро, но старательно бубнил по тексту. Куртизаев лез из кожи вон, чтобы понравиться главному. А Михаил Михайлович, долгое время пытавшийся что-то сыграть по своей системе «бодро-весело», в конце концов запутался, плюнул и замолчал, остановившись посреди площадки.

— Что случилось, Михал Михалыч? — осторожно, как у тяжело больного, спросил главный.

— Я не могу в таких условиях работать

— Можете, — невозмутимо заявил Уфимцев.

— Нет, Игорь Станиславович, не могу.

— А вы попробуйте через «не могу».

— Вы что, издеваетесь надо мной? — остолбенел Михаил Михайлович.

— Не надо мне задавать вопросы, продолжайте репетировать.

— Не буду, — уперся Книга, глядя на главного остекленевшим взглядом.

— А я вас прошу.

— Нет уж, оставьте меня в покое, — вдруг затрясся Михаил Михайлович, выбираясь вон с площадки и запихивая свою роль в портфель.

— Михал Михалыч, успокойтесь.

— Я вам не мальчишка, — бормотал он, нащупывая рукой замок портфеля.

— Михал Михалыч, — подскочил к нему главный, — вот… это мне и нужно от вас. Я прошу прощения — это был эксперимент. Это мой метод работы. Я добился от вас того, что хотел. Теперь вы находитесь в том нервном состоянии, которое поможет вам понять суть репетируемой нами картины…

— Или схлопотать второй инфаркт, — шепнул Рустам «рыжему».

Пораженный Книга замер, выпучив на главного изумленный глаз.

— Михал Михалыч, успокойтесь, и пройдем эту картину сначала.

Не зная, куда девать расстегнутый портфель, и не в состоянии закрыть его непослушными пальцами, Михаил Михайлович взял его под мышку и бочком прошел мимо главного к двери.

— Вы куда, Михал Михалыч?

— Нехорошо ему, — заступилась за него Антонина Петровна, — ему нужно принять лекарство.

— Миша, что с тобой? — послышался за дверью голос Зинаиды Павловны.

— А Зинаида Павловна, как всегда, на посту, — под нос себе пробурчал Шагаев, и Троицкий заметил, как дрогнули уголки губ у Инны.

Артисты не сводили глаз с Уфимцева, совершенно не сочувствуя ни ему, ни Михаилу Михайловичу. Лишь Антонина Петровна заикнулась было: «Зачем же вы так с ним, Игорь Станиславович?», но сказала это неуверенно, скорее, для себя. Возможно, что Уфимцев даже не расслышал её. Он загрустил, глядя через головы артистов в окно, будто остался один в опустевшем зале.

— Я сегодня еще раз убедился, — скорбно проговорил он, — что вы совсем не готовы к моим репетициям. Это не случайность, когда во время сложнейших творческих поисков, артист воспринимает мой метод как личное оскорбление. Это говорит о совершенном непонимании вами моей методологии. Артиста нужно раздразнить, довести до бешенства, оскорбить, унизить, чтобы он стал пригодным для работы, если, конечно…

— Его не хватит инфаркт, — согласился с Рустамом Шагаев, заставив тем самым Инну отвернуться, чтобы скрыть разбиравший её смех. В конце концов, со слезами на глазах она жалобно попросилась выйти из зала.

— … если, конечно, это артист, и вообще пригоден для нашего дела. В жизни я человек мягкий, но в работе буду беспощадным. Я, например, ничего не понял из того, что делал во втором составе Тишка, — и он повернул голову к Вольхину.

— Вы читаете?

Вольхин встал.

— Я вас спрашиваю, вы книги читаете? А то, знаете ли, у меня сложилось впечатление, что ваш интеллект пока ещё в девственном состоянии, даже не тронут мыслью.

Тоненький смех Фимы разозлил главного.

— А вы, чем всё это время занимались на площадке? — повернулся к нему Уфимцев. — Я сейчас невольно обидел, так сказать, Михал Михалыча, но это мастер. И какой интересный человек! За ним следишь, не отрываясь, когда он на площадке. Даже если он там просто присутствует. А вы…

Он опять перевел взгляд на Вольхина.

— … кроме бессмысленного пробалтывания текста, я ничего не увидел. Вы подумайте об этом. Своей ли профессией занимаетесь. Вот перед вами в той же сцену репетировал другой артист, я вижу, что он соображает.