Облдрама - [15]

— И вы, — кричала она, обращаясь к актерам, — позволяете какому-то… доводить режиссера до инфаркта! Вы все его ненавидите, потому что он талантлив, потому что он говорит вам правду — кто чего стоит! Присосались к его славе, паразиты. Его к званию представили… что? Съели?

Последнее даже Михаилу Михайловичу показалось излишним, и он тяжело засопел. Кто-то из актеров хмыкнул, Фима помог Книге подняться с четверенек, помощница режиссера принесла стакан воды и валидол. Книга сделал несколько глотков, положил таблетку в рот и исчез вместе с женой в кабинете директора.

— И чего вы добились? — спросила Артемьева. — Теперь он всё сделает, чтобы вас сняли с роли.

— Ну, это мы еще посмотрим!..

— Хм, — вырвался у кого-то рядом короткий смешок.

Они уже были в коридоре. Троицкий оглянулся.

— В конце концов, — в запале продолжал говорить он, — почему я должен молчать, если из меня делают дурака? Не буду я молчать.

Глаза актеров провожали его с сочувственным интересом.

— Вы еще неопытны, вы очень неопытны… надо быть гибким…

— Быть гибким? Чтобы так согнули, что потом не разогнешься?

Артемьева не оглядывалась. Она хорошо знала, кто шел рядом, и была настороже.

— Снимут с роли? Пусть снимают. Так играть — лучше вообще не играть.

— Умник, — произнес Фима за спиной Троицкого.

В проходной было тесно. Освещали её лампы «дневного света»: одна над зеркалом, у которого любили толпиться актеры, другая — над столом дежурной, торцом стоявшем у стены.

— Артемьева, возьми письмо, — окликнула её дежурная.

— Ну, как? — хитровато улыбаясь, спросил Илья Иосифович, задержав в дверях Троицкого, — интересно было?

Троицкий молча смотрел ему в переносицу.

— Я вижу не очень.

Он оперся о палочку, и задумался. Вот сейчас, показалось Троицкому, придет спасение.

— Поговорите с Олегом, — предложил, наконец, Воронов, — это мой бывший очередной, едет куда-то главным, артисты ему нужны. Если сумеете уладить дела с министерством, он вас возьмет. Желаю успеха.

Воронов статно развернулся и помахал артистам ручкой.

— Муж скоро приедет, — сообщила всем Артемьева.

— Поздравляем.

Троицкий застрял в проходной. Никто не обращал на него внимания. Актеры, разобрав в гардеробе плащи, расходились по домам.

В гостиницу он вернулся поздно вечером.

— Долгонько, молодой человек, — услышал он, войдя в номер. — И где же это вы путешествуете?

Казалось, Юрмилов его только и ждал.

— В кино.

— Зря потраченное время. Я, молодой человек, в любом новом городе первым делом иду в поликлинику и завожу там знакомство. Это никогда не помешает. — И он засиял в предвкушении рассказа о собственных похождениях. — Записался я на прием, вхожу, «здравствуйте», и так далее, жалуюсь на сердце — у меня врожденный порок. Она меня выслушала, покачала головой, ничего из себя такая, — я ей тут же и вворачиваю, что, мол, я артист и мне не положено иметь порочное сердце… Она поняла, улыбнулась, и тут пошел я заливать о своих несчастьях — не везет, мол, мне с женщинами, одинок я… В глазах вопрос, но молчит, слушает. Это уже неплохо. Продолжаю жаловаться: город незнакомый, желудок больной, пища ресторанная. Она и говорит: «Заходите, мол, как-нибудь, угощу домашней». Ну, я тут как тут. Обязательно, говорю, ловлю вас на слове. А бедра у неё…

— Зачем вам это всё? — Троицкий даже поморщился.

— Что значит, зачем? Я артист, — удивился вопросу Юрмилов, — у меня репетиции, спектакли… я не могу сам за собой ухаживать, а тут устроен, накормлен, лечение на дому, всё остальное… Зачем! Я… — он прервал себя на полуслове. — А твоя ничего, видел из вагона там, в Москве, как ты в неё вцепился. Жена?.. Жаль, что далеко. Ну, ты не горюй. Была бы шея, а хомут…

Он зевнул, завернулся с головой в одеяло и очень скоро уснул.

Троицкий погасил верхний свет.

«Как я вас купил?» — вспомнил он хитроватое лицо Воронова. Значит, и так можно: наобещать, обмануть, и как ни в чем не бывало улыбаться, желать успеха… За окном светилась просторная площадь с памятником посередине и балюстрадой над обрывом. Что было внизу под балюстрадой, он видеть не мог. Но уже знал, что там, за лестничными маршами, начиналась дорога в театр с голубыми газетными киосками, двумя рядами автоматов газированной воды и кафе «Минутка» на углу. Теперь каждый день ему предстоит ходить этой дорогой — месяц, год, может, всю жизнь… Сердце заныло, и до смертной тоски захотелось в Москву.

Перед глазами опять уплывал перрон, фигурка Алёны вдалеке — и не было сил взглядом оторваться от неё. Страшно. Вот и конец. Она будет ему писать, поначалу часто, потом все реже и реже, и однажды замолчит навсегда. Он знал это — почему?

Глава вторая

IV

Здесь, в Н-ске, Троицкий просыпался рано, кутаясь в измятый пододеяльник, в котором одеяло сбивалось за ночь невообразимым комом. Затаившись, как рак под корягой, он подолгу обдумывал всё, что с ним случилось накануне, и заново переживал, мысленно выходя из всех стычек и споров победителем. Ровно в восемь на тумбочке у соседа тарахтел будильник, слышалось кряхтение, сопение, позевывание, и Юрмилов кричал ему: «Эй, вставай, артист». Есть такие люди: если они проснулись, то все должны вставать; если им нездоровится, то весь мир пусть летит в тартарары.