Облдрама - [14]
— Что это вы такое говорите, Зинаида Павловна…
— А что?.. Если у них до этого дойдет…
— Вот уж никогда бы не подумала. Такой серьезный человек, положительный мужчина…
— Ну, что местком решил? — сладострастно выпытывала Зинаида Павловна.
— Что решил… из дома он не ушел? Нет. С женой живет? Значит, все в порядке. Хотя я не представляю, какая у них там может быть жизнь.
— А дети?
— А они что, спасение? Если б она молчала, а то ведь, чуть что, ему такой скандалище закатит, да еще при детях.
— А ей не обидно?
— Конечно, обидно. А что сделаешь? Но мне и Инну жалко…
— Вот уж нет, — возмутилась Зинаида Павловна. — Ее мне нисколечко не жалко. Совесть надо иметь. И не пара он ей — ни так, ни по летам. Счастье их, что ребенка нет, — победоносно закончила Зинаида Павловна.
— Неужели до этого дошло?
— Ей-богу, ты будто с луны свалилась. Все гастроли они… только и шастали из номера в номер.
— Вот уж бы не подумала… На вид оба такие интеллигентные…
— А у интеллигентных что, нос не на том месте… Ты, Антонина Петровна, будто не в коллективе живешь… Нехорошо!
— Да разве за всем уследишь?.. Вот оно как? И все-таки мне её жалко.
— Ясно, жалко… Кого? — спохватилась Зинаида Павловна.
— Инну.
— Тьфу, — сплюнула она. — Нашла кого жалеть!
Судя по взглядам актрис, женщина, разговаривавшая с кем-то в гримёрке, и была Инной.
По коридору, грузно оседая на коротких ногах, шел Книга. Чуть впереди, изогнувшись и заглядывая ему снизу в лицо, трусила помощница режиссера. Не заметив, она врезалась на ходу в рыжего высокого артиста и даже не извинилась.
— Что-то у нас в театре перекособочило кое-кого с недавних пор, — громко проворчал рыжий, входя в зал.
— Ну-с, продолжим. — Глаза Книги, остановившись на Троицком, даже увлажнились от прилива чувств. — Кого мы ждем?
Троицкий вскочил и вышел на площадку. «Не уступлю! — решил он. — Ни за что!»
— Так. Что я должен делать?
— Хотя бы текст подавать партнерам своевременно, если не можете ничего другого.
— Вот как раз этого я делать не умею.
— Чего этого?
Книга был спокоен, даже лениво спокоен.
— Подавать реплики.
— Но ведь хоть чему-то вас должны были в институте научить?
Книга едва сдерживал улыбку, раздвигающую его дряблые бульдожьи щеки.
— Встаньте на колени, — начал объяснять Михаил Михайлович, — повяжите себе голову полотенцем, изображайте факира; Артемьева, подыграйте ему. Да нет, нет, Троицкий, не так, громче, радостней, смешнее. Её надо соблазнить, увлечь, заморочить голову. Шумите, дурачьтесь, пойте петухом. Выше берите, интонационно выше! Где ваша актерская заразительность? Ну, бодро-весело! Тесните её в угол. Чуть она зазевалась, хватайте её, старайтесь поцеловать, оглядывайтесь — никто вас не видит… Тискайте ее, тискайте, ну, бодро-весело… что? что вы там мямлите?
Троицкий, бледный, с трясущимися руками, вскочил с колен.
— Не буду я это делать.
— Будете, — спокойно заметил Михаил Михайлович.
— Нет, не буду.
Затаив дыхание, с явным удовольствием следили за ними актеры. Причем с двойным удовольствием: с одной стороны, это было забавное зрелище, в котором потешным выглядел и старый и малый, а с другой — ведь приятно, когда за многие годы безмолвного подчинения вдруг кто-то осмелился открыто взбунтоваться против Книги.
— Мы ждем, — невозмутимо постукивал по столу Михаил Михайлович. — Вас надо просить, чтобы… вы репетировали?
— Не надо.
— Тогда, пожалуйста… Ай-яй-яй-яй-яй-яй!
— Нет! Не буду я этого делать, Михал Михалыч! Можно, я вам покажу, как я хочу?
— Да что вы мне можете показать!
— В жизни…
— Меня не интересует, что бы вы делали в жизни. Здесь сцена, и делайте то, что я вас прошу.
— Если идти по правде…
— Это копеечная правда.
— Правда человеческих отношений не бывает копеечной. В «Современнике»…
— Я видел спектакли в «Современнике» — это пасквильные спектакли…
— Я так не думаю.
— А тут никого, что вы там думаете, не интересует. Мы будем работать?
— Что я должен делать?
Книга окаменел.
— Я не понимаю, — повторил Троицкий, глядя в налившееся кровью лицо режиссера. — Покажите.
Мгновенье они молча смотрели друг на друга. Михаил Михайлович вскочил со своего места и, несмотря на внушительную толщину, легко выпорхнул на площадку. С полузакрытыми от умиления глазами шел он по сцене широким кругом, разведя в стороны руки. Поравнявшись с Артемьевой, он внезапно бросился перед нею на одно колено (казалось, что его хватил удар) и, сладко растягивая рот, запел нездоровым жизнерадостным голосом.
— Теперь поняли? — поднялся с колен Книга, красный, кряхтя и отдуваясь.
— Нет, не понял.
— Что вы не поняли? — уже не сдерживаясь, кричал он.
— Нас этому не учили.
— Какому черту вас там учили?
— Во всяком случае, не наигрывать…
— Сопляк!
— А вы мне не тыкайте, Михал Михалыч.
— Что? Делать то, что я требую! Понимаете — не понимаете! Делать! Я вам говорю! Мел! Принесите мне мел!
Репетиция закончилась раньше времени… Взбешенный Михаил Михайлович, брызжа слюной и что-то бормоча себе под нос, ползал по полу, самолично вычерчивая для Троицкого круговые мизансцены. Его жена Зинаида Павловна, обычно подслушивавшая у дверей, тотчас же ворвалась в зал.
