Обезьяны и солидарность - [2]

— Что ты мелешь тут, старая идиотка!

— Что? — переспросила дама, судя по всему, не уловившая последнего интернационального выражения с греческим корнем. Она подалась вперед: — Что вы сказали?

— Я тоже эстонка, — ответила я по-итальянски. От злобы сердце мое мощно колотилось. Я заметила, что позади нас, через пять рядов расположилось представительство эстонского посольства.

Женщина мгновение помолчала. Я чувствовала, что она колеблется. С горем пополам, сквозь стыд и мучения еще можно извиниться. Сказать, что пошутила. Или просто не поняла содержания фильма, что в свое время им в школе ничего не рассказывали о Балтийских странах. Но она, роковым образом, выбрала второй путь.

— Да, по лицу видно, — сказала она. Птичье личико при этом посуровело на нюанс.

Вот как. Ах, значит, по лицу видно. По веснушкам и широкому носу. Синим глазам. Один крестьянин из Piemonte как-то сказал мне, дружелюбно ерничая: «Глянь, я тоже с Востока. У меня тоже синие глаза». Вот вам и представление об арийской породе.

— Невероятно, — сказала я, мотнув головой, и посмотрела на Марио. Тот с улыбкой пожал плечами.

— В каком смысле? Что вы хотите сказать? — возмутилась тетка. — И что же такого в этих Балтийских странах?

— О-о, — начала я с иронией и яростью, но дама продолжала метать громы и молнии:

— Они же так далеко и такие маленькие, и совершенно одинаковые. А теперь, вы представьте только, еще и вступают в Европейский Союз! Что они могут предложить Союзу? С точки зрения экономики — от них одни только проблемы на нашу шею. Что они вообще внесли в Европу, что дали человечеству?

— Замечательно, что вы лично дали Европе так много, — врезала я.

— То, как эстонцы думают… их образ мышления, на самом деле очень художественно и глубоко… Таллинн — ганзейский город, очень красивый… — залепетал Марио, и извиняющаяся улыбка на его лице задела мою душу.

— Из всех этих новоприбывших только в Венгрии есть какие-то признаки культуры, это я признаю, — сказала дама. — Брамс, например. Эстония же ничтожна. Если бы в ней было хоть что-то значительное, это проявилось бы в ходе истории.

— Кто это решает? Подобные вам старушонки? Мне жаль, могу лишь выразить сожаление по поводу того, что система образования Италии в свое время была столь несовершенной. — Я наверняка ступала на скользкую дорожку. Бросив взгляд на представителей эстонского посольства с членами семей, подумала: «Только благодаря вам эта старушенция не получит по зубам!»

— Ах так, вы уже оскорбляете. Но позвольте вас спросить, знаете ли вы Данте?

Марио хихикнул, но опять-таки слишком извиняюще. Меня тревожило, что он, несмотря на фланелевую рубашку, выглядел столь атрактивным.

— Данте? Хм-м… да, слышала о таком, — ответила я с интонацией тинэйджера.

— Видите! Вы знаете Данте, а я не знаю ни одного эстонского поэта!

Я засмеялась.

— «Che’ la diritta via era smarrita»[1], — пробормотал Марио.

— Послушайте, вы сами хоть понимаете, насколько у вас нездоровая логика? Если вы не знаете ни одного эстонского поэта, то, по-вашему, это должно означать, что они не существуют?

— Так назовите мне хоть одного! Если он имеет хоть какое-то значение, я, по крайней мере, слышала его имя!

— Их значение не определяется вашими знаниями!

— Назовите хоть одно имя!

— В честь чего?

— Назовите хоть одно имя!

— Вы их все равно не знаете.

— Скажите, я хочу знать!

Но я, дорогие соотечественники, не сказала. Я не смогла осквернить ни одного имени перед этой мегерой в зале Cinema Nuovo Olimpia. Хрупкие, нежные и чувствительные эстонские поэты, я не выдала вас. На мгновение я ощутила себя стражницей, да, родительницей, у которой вражья сила спрашивает: ну, а есть ли у тебя хорошенькие детки?.. Нет, я не представлю невинные души на обозрение вражьей силы; твоя грубая розовая пасть, надменная чванливая старуха, не будет их безжалостно глодать. Ни одного невинного имени не позволю я жевать этому рту.

Вместо этого, подрывая свои собственные принципы, исключительно из искреннего желания защитить вас, соотечественники мои, я заявила:

— Думаю, что и итальянскую культуру я знаю лучше вас.

— Итальянская культура имеет всемирное значение!

— Именно. Как и эстонская культура. А что вы о ней знаете?

— О чем?

— Об итальянской культуре! О своих современниках, например. Назовите хоть одно имя! Кого вы знаете из современных поэтов?

Ну, тетя, выкладывай теперь ты свои имена.

— Из современных поэтов… для меня значителен прежде всего Дино Кампана. Его «Canti orfici»[2]. Одно из выдающихся творений современной поэзии! — эти слова она произнесла с лицом фарисея, наслаждающегося искусством.

— Ха-ха-ха! «Canti orfici»! Современная поэзия? В каком году был напечатано первое издание? — Замолчи, сказала я себе, ну что ты каркаешь. Замолчи, прежде чем сама превратишься в гипсовую статую.

— В каком году… Какое это имеет значение… — Дама впала в замешательство.

— В 1914-м! А сам Кампана умер в 1932-м в сумасшедшем доме. И это последняя современная поэзия, которую вы знаете?

Так. Вот я уже и закоснела, теперь меня можно разбивать. Пожалуйста, создала основу, устойчивую ценность, идиотка. Узурпаторша. Постфашистка. Сама ничего не знаю, но принимаю за основу необходимость знаний. В задницу.