О женщинах и соли - [28]

Я клоню к тому, что тогда, в центре для нелегалов, мы еще шутили. Мы хихикали на нашей тесной койке, пока другие женщины не начинали на нас шикать. Мы шутили над ситуацией, в которой оказались, и это было достаточно забавно, чтобы заглушать растущий внутри ужас.

Почти месяц. Вот как долго ты смеялась на индустриально-серой площадке, скучала в классе, полном «малышни», забывала вкус материнской стряпни. Можешь считать, что тебе повезло, потому что по телевизору сейчас говорят о том, что теперь и детей сажают за решетку. Как будто мало было того, что они разлучали взрослых членов семьи, раскидывая их по противоположным концам страны. Я не думала, что может быть хуже. У тебя останутся детские воспоминания, которые не контролирует надзиратель, стоя чуть поодаль, сразу за кадром. За это я благодарна.

Я не знаю, много ли ты помнишь, но нам не сказали, куда нас везут. Я думала, что мы наконец предстанем перед судом. Я думала, что смогу выступить в свою защиту, отстоять обоснованность своего страха. Я готовилась. Вместо этого нас посадили в автобус с решетками на окнах и высадили в Мексике. Мы сальвадорки по национальности, но Мексика была всего в нескольких часах езды, и приехали мы именно оттуда, поэтому там нас и оставили. Сказали: «Отсюда дорогу ищите сами». Предполагалось, что нас передадут на руки мексиканской службе иммиграции, но их сотрудники, похоже, так и не появились. Или нас приняли за мексиканок. Все было очень неорганизованно. Я не знаю, как связаться с монахинями из центра для депортированных мигрантов, которые накормили нас в ту ночь и пустили на ночлег рядом со многими другими смятенными людьми. Если бы я могла с ними связаться, я бы сказала просто: «Спасибо. Вы помогли нам почувствовать себя в безопасности, хотя бы на одну ночь».

Для людей вроде нас в Мексике есть три варианта. Мы снова пересекаем американскую границу и рискуем подпасть под еще более суровое наказание, если нас поймают, потому что во второй раз мы уже будем считаться «рецидивистами». Мы возвращаемся в родные пенаты, в те места, откуда бежали когда-то, когда над нами нависла угроза голода, угроза смерти. Или мы остаемся здесь, с нашими товарищами по несчастью, и это тоже нелегкое решение: здесь нас будут преследовать, и нам не дадут спуска, заставляя нас в очередной раз набивать карманы чиновников, чтобы не оказаться в очередном фургоне, везущем в очередное неизвестное. А я все думала о том, насколько труднее стало пересекать границу, думала обо всех телах, превратившихся в скелеты в пустыне, обо всех телах, сложенных друг на друга в моргах; как много тел, слишком много тел. Тела, выброшенные на берег. Имена, которых мы никогда не узнаем.

Я выбрала последний вариант, остаться в Мексике, и я надеюсь, однажды ты поймешь, почему я так поступила.

Я понимаю, как тяжело тебе это далось. Ты не умела даже писать по-испански, ведь почти с рождения ты учила только английский. Тебя тошнило от местной воды, потому что твой желудок к ней не привык. Ты каждый день плакала по своей прежней жизни. Ты умоляла меня вернуться во Флориду, но как я могла объяснить тебе все, тебе, такой маленькой, и до сих пор не растерявшей надежды? Как объяснить, что место, которое ты называла домом, никогда не считало тебя своим жителем и всегда держало тебя на расстоянии вытянутой руки, как неприятное отражение?

Я понимаю, что однажды ты можешь спросить меня, почему мы вообще в это ввязались, почему я не оставила тебя дышать горным воздухом в твоем родном доме, где вода цвета павлиньего оперения и гитара играет на соборной площади, почему я не оставила тебя там, где тебя никогда не посчитали бы чужестранкой. Думаю, пришло время рассказать тебе о моей беременности, хотя я много лет этого избегала.

Я не знаю его имени, Ана. Я даже не видела его лица. Лучше всего я помню его руки, потрескавшиеся и сухие. Помню, что под его длинными ногтями скопилась грязь. Что у него во рту скопился вкус затхлого дыма, и от него разило травой. Я знала, что он был мареро[37], из-за татуировки с числом 13 у него на предплечье[38]. Из цифр вырастал портрет Девы Марии, и я не сводила с нее умоляющих глаз; в ее ответном взгляде мне виделась уверенность в том, что в нашем бренном царстве не на что смотреть. Он был еще подростком, Ана. Поэтому мне оказалось легче его простить или, во всяком случае, переложить вину. Война сплотила осиротевших мальчишек, сделала из них семью. В этом им помогла страна, которая отказалась от них. Депортация. В банде с 18-й улицы[39] они нашли родителей, которым оказались нужны. Если ты подумаешь о том, чтобы возненавидеть страну, которая тебя родила, или возненавидеть себя, вспомни, что на пистолетах стояли американские знаки. Что последний человек, которого видел твой дед перед тем, как получил пулю в лицо, недавно вернулся из тренировочного лагеря в Джорджии.

Мужчина, который зачал тебя и уничтожил меня, был предупреждением. Твой дядя, мой брат, держал свой магазинчик, и он исправно платил по счетам. Но потом наступили трудные времена. Денег не было. Он пропустил два месяца оплаты. Когда на третий месяц к нему пришли, его избили. Оставалась я — его последнее предупреждение.