О женщинах и соли - [29]

Ты не дочь моего насильника. Я решила это сразу, как только узнала, что беременна. Я верю, что человек — еще не человек, пока не появился на этот свет и не заявил о своем присутствии. Я считаю, что семья — это те, на кого мы указываем сами. Я не просто так родила тебя. Ты не просто так случилась со мной. Я тебя выбрала. Я увидела свое будущее, и я его выбрала, и я бы никогда не осудила женщину, которая бы выбрала иначе. Я решила, что буду тебе матерью и семьей, и ты будешь частью меня. Я рассказываю тебе эту историю, но я не называю его твоим отцом.

Я не рассказывала тебе о дне твоего рождения? Ты родилась на месяц раньше, не слишком рано, чтобы врачи сочли тебя недоношенной, но достаточно, чтобы ты выглядела хрупкой и совсем крошечной, меньше всех других деток в больнице. Мне ты казалась пылинкой, перышком, и я так боялась, что ты умрешь. Ужасная мысль, я знаю. Но, пожалуй, первая в голове каждой матери: «Так много способов потерпеть неудачу…» Я боялась даже взять тебя на руки. Я лежала в больнице одна, и медсестра, видимо, пожалела меня, потому что прочла надо мной молитву. Из вежливости я ее не остановила. Но помню, как впервые подумала: «Мой Бог. Тебя ведь тоже никто не спрашивал, Мария. Никто не спрашивал, можно ли Богу сотворить из тебя храм и хочешь ли ты положить свою жизнь на священный алтарь».

Твоего дядю убили шесть месяцев спустя, ты еще пила из моей груди, еще спала в конверте у меня под боком. Избавлю тебя от подробностей и скажу лишь одно: мне снова пришлось делать выбор, снова ради тебя. И мне жаль, что я не могла предложить тебе ничего лучшего, Ана. Что не существует каких-то четких правил, согласно которым одни с рождения обречены на страдания, а другие проживают жизнь, не боясь наступления следующего дня. Это лотерея, Ана, слепая случайность. Монетка подброшена вверх, и мы появляемся на свет.

6. Жертва

Кармен

Майами, 2016

Кармен размещала вазу с букетом стрелиций среди льняных салфеток, ровно по центру стола, когда услышала этот гортанный рык, непрекращающийся клекот, вскоре переросший в тревожный вой. Похожие звуки издавала Линда, ее голубая сиамская кошка, когда над ее хищническими дерганьями издевалась какая-нибудь птица, бесстрашно порхая за закрытой стеклянной дверью. Но этот вой выходил далеко за пределы диапазона ее кошки. В этом вое явно слышалось что-то дикое.

Впрочем, что Кармен могла в этом понимать. Самыми дикими обитателями Корал-Гейблс были павлины, эти королевы красоты, лениво прогуливающиеся среди «Астон Мартинов», припаркованных на подъездных аллеях, спрятанных за изгородями. В зоопарке Кармен была ровно один раз, лет двадцать назад, в качестве сопровождающей на школьной экскурсии, когда Джанетт училась еще в начальной школе. Насколько она помнила, ни один лев там не рычал. Не рычали ни гепарды, ни белые тигры. В целом, поход в зоопарк оказался ничем не примечательным. Но все же она, наверное, видела хоть одну передачу о животных за свои шестьдесят с лишним лет (как тут упомнишь свой собственный возраст?), потому что где-то в архивах ее сознания образовалась мгновенная связь: шум исходил от дикого зверя, зверя, которому не место среди цивилизованных людей.

Она просила гостей приезжать к семи, сейчас было три. Индейка светилась под лампочками духовки, обрастая хрустящей корочкой. Она сервировала все пятнадцать мест за столом. Кармен остановилась на эклектичном декоре с традиционной символикой Дня благодарения и тропическими мотивами: рог изобилия, из которого каскадом сыпались осенние овощи, водруженный среди мраморных статуэток на столике в прихожей; одинокие и красные, как губная помада, гибискусы в хрустальных вазах, расставленных по гостиной.

Продолжая сжимать в руке несколько лепестков, упавших с ее центрального букета, в штанах для йоги и домашних тапочках, она вышла из дома, чтобы выяснить, что к чему. Кармен окинула улицу взглядом, посмотрев сначала налево, потом направо, но увидела то же, что и всегда: пустую, тихую и помпезную улицу, высокие баньяны, склонившиеся друг к другу, как любовники в поцелуе, образуя арочный свод. Ее соседи спокойно сидели по своим домам или уже уехали на ранний ужин. После смерти ее мужа — ей было мерзко даже вспоминать этого извращенца — она стала считать Корал-Гейблс самым очаровательным и уединенным районом на свете. Псевдоиспанские указатели улиц, увитые виноградником заборы и каменные ворота: все цветет, все покрыто эмалью, все на виду — и неизменная пустота, скрытая от глаз.

Она уже собиралась повернуть назад, когда снова услышала рычание. Оно явно доносилось из дома напротив. Как странно, подумалось ей. Возможно, одинокая женщина, которая жила в этом доме, смотрела кино на большой громкости. Впрочем, вряд ли. Она не могла избавиться от дурного предчувствия все время, пока принимала душ, пока надевала свой темно-синий костюм от Ральфа Лорена (костюм, который она не носила с тех пор, как вышла на пенсию). И после того, как она поставила сельтерскую в ведерко со льдом, охладиться, после того выложила чипсы и корнишоны рядом со своим домашним паштетом, она перешла улицу.