О типическом в реалистической художественной литературе - [16]

О художественном преувеличении как способе раскрытия типического

Писатели-реалисты, отражая в художественных образах типические человеческие характеры и явления действительности, имеют своей целью не простое их копирование, а раскрытие их сущности.

Но сущность человеческого характера или общественного явления раскрывается не фотографически точным его описанием, не равнодействующей всех его признаков, не простым их суммированием, а посредством отбора и выделения наиболее важных, ведущих черт.

Писатель подчеркивает именно те стороны и особенности изображаемого, которые, с его точки зрения, выявляют сущность явления резче, нагляднее.

Совокупность разнообразных, а иногда и противоречивых черт изображаемого человеческого характера всегда подчиняется его главной особенности, которая, бросая свет на весь характер, придает образу ярко выраженное своеобразие. Так, реалистическая художественная типизация проявляется как известная форма сгущения, преувеличения.

Преувеличение как средство раскрытия сути типического характера или явления применяется при создании и положительных и отрицательных образов на протяжении всего развития художественной литературы, начиная с устной народной поэзии. Так, например, каждый декабрист был в той или иной степени пропагандистом передовых идей своего времени, но многие ли из них обладали такой силой яркого, действенного, искрометного ораторского дарования, как Чацкий из «Горе от ума»?

Любой крепостник, лишенный необходимости трудиться, ведший паразитическое существование, характеризовался чертами апатии и лени, но едва ли можно было найти их в жизни в той последовательности и законченности, в какой они выражены Гончаровым в образе Обломова из одноименного романа.

Воля к жизни, оптимизм, любовь к человеку, советский патриотизм, общественная активность, твердость духа, принципиальность — черты, обязательные для всех политработников Красной Армии. Но в образе комиссара Воробьева из «Повести о настоящем человеке» Б.Полевого они выступают в такой концентрированной форме, которая дает право назвать Воробьева большим, могучим, «настоящим человеком».

Нет сомнения в том, что художественно типизируя, писатели-реалисты воспроизводят сущность человеческих характеров подчеркнуто, в сгущении, в той или иной степени преувеличения. Но при этом необходимо отметить и другое, — то, что в приведенных нами типических образах сгущение и преувеличение, раскрывая сущность изображаемого, не нарушают его жизненности. Чацкий, Обломов, Воробьев выражают особенности определенных общественных классов в своеобразной концентрации, строго сохраняя при этом жизненное правдоподобие. Все эти образы — живые лица, естественные в своих действиях и помыслах. Они поступают именно так, как поступают воспроизводимые в них реальные люди. Следовательно, та или иная доля художественного сгущения, преувеличения выступает здесь как свойство прямой реалистической типизации.

Это результат, с одной стороны, устранения в изображаемом привходящего, случайного, а с другой стороны, отбора и подчеркивания в нем существенных, ведущих признаков и особенностей.

Сгущение и преувеличение как неотъемлемое свойство реалистической типизации признавалось всеми представителями прогрессивной эстетики. Так, Белинский, раскрывая типизм персонажей «Ревизора», утверждал: «Вот в этом-то состоит типизм изображения: поэт берет самые резкие, самые характеристические черты живописуемых им лиц, выпуская все случайные, которые не способствуют к оттенению их индивидуальности[46]».

Развивая основные положения предшествующей прогрессивной эстетики, М.Горький многократно писал о преувеличении как органическом свойстве прямой реалистической типизации. Он спрашивал:

«Что значит тип у большого писателя, у старого писателя, у наших классиков?» И отвечал так: «Это творог, выжатый из молока, это нечто сквашенное, нечто сжатое[47]».

М.Горький видел в художественном преувеличении способ широкой типизации изображаемых явлений, умение отобрать из наблюдаемых фактов существенные, связать их воедино, извлечь из них основной смысл, раскрыть в них то, что их объединяет.

«В словесном искусстве право преувеличения, — утверждает Горький, — выражается как типизация — соединение — мелких, но наиболее частых явлений в единое крупное, которое и покажет общий смысл сотен мелких фактов[48]».

Преувеличивать — это значит, по мнению Горького, создавать яркие образы глубокой и широкой типичности, далекие от фотографизма и натурализма, от серой и убогой посредственности.

Художественное преувеличение, раскрывающее действительность в ее правде, в ее сущности, такою, какая она есть и по ее внутреннему содержанию и по ее внешнему выражению, является ведущей формой реалистической типизации.

Но в искусстве употребляется и другая форма художественного преувеличения, проявляющаяся как сознательное нарушение внешнего правдоподобия изображаемого. В этом случае художественное преувеличение выступает уже в виде гиперболы, гротеска, шаржа, карикатуры, пародии, фантастики.

Эти средства художественного преувеличения используются чаше всего при создании отрицательных образов и в особенности сатирических образов. Используя приемы гиперболы, гротеска, шаржа, писатели-сатирики создают в ряде случаев образы, исключительные по силе и характеру преувеличения. Но, нарушая в той или иной мере внешнее правдоподобие, сатирики-реалисты всегда стремятся к глубокому раскрытию сущности изображаемого. Они обращаются к средствам сознательного художественного преувеличения лишь для обнажения и подчеркивания (концентрации) типического. Салтыков-Щедрин, как и другие революционные демократы, настойчиво защищал ту мысль, что реалистическая сатира, допуская даже самые крайние средства художественного преувеличения, воспроизводит жизнь правдиво. В «Истории одного города» градоначальник Брудастый употребляет в своих взаимоотношениях с населением лишь два слова — «не потерплю!» и «разорю!». Но писатель отстаивал типичность Брудастого, так как преувеличением в этом образе является лишь художественная форма, при помощи которой раскрывается глубоко типический жизненный характер. «Ведь не в том дело, — заявлял Салтыков-Щедрин, — что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: «не потерплю!» и «разорю!», а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами