О солдате-скитальце - [6]

— А вы понимаете, о чем идет речь? — спросил Ле — Гра двух солдат, слушавших его с необыкновенным интересом.

— Oui, je comprends!.. Oui![21] — ответил один из них, указывая рукой на гору. — L’ennemi là—nous là! Après nous l’ennemi[22]… сзади за шиворот и коленом в зад мерзавца! Vous comprenez?[23] — Ряд быстрых, порывистых и четких движений иллюстрировал ответ старого солдата и был отлично понят всеми окружающими.

— Вот, вот, именно так! — со смехом сказал капитан.

— А ты понял, что я говорил? — обратился старый солдат к младшему товарищу, с которым только что разговаривал.

— Кое‑что соображаю, да вот только не пойму, как это будет.

— А вот как будет. Твои швабы сидят на той горе, что стоит поперек, верно?

— Ну, верно.

— Если бы мы пошли к ним низом, они бы нас огтуда камнями забросали. Так говорил Ле — Гра — и правильно говорил. Видишь ли, братец, этот старый швейцарец из Гутанова, которого вчера поймал Ле — Гра, должен показать нам туда другую дорогу. Понял?

— Да как же там пройдешь? Одурели вы, что ли? — распетушился молодой. — Много вы понимаете, что они болтают! Да кто же влезет на такую стену?

— А это уже не моего ума дело. Говорят, влезем. Когда я смотрел оттуда, так женераль и те две роты шли, как по гладкой стене, все равно как муха по стеклу, а там небось есть дорожка — и неплохая. Понял теперь?

— Ах, какие глупые, глупые люди… Надо же в таких горах жить! Слыхано ли дело!

— Погоди, брат, вот забьет тебе шваб пулю в зубы на таком уступчике, тут‑то покувыркаешься, пока не разобьешься на этих камнях. Э, да что там… Rira bien, qui rira le dernier[24]. Понимаешь, к чему эта поговорка?

— А на что мне сдалась ваша поговорка?.. Тошно мне глядеть на все это…

— На, хлебни‑ка красненького. За горелку оно не сойдет, это верно, а все же маленько отрезвит…

Оба потянули по привычке из фляги и закусили ломтем черствого хлеба.

Старый солдат был стреляный воробей. Немало повидал он на своем веку и не на одной войне подставлял лоб под пули. Из Берлина, куда он попал после окончания первой в его жизни войны[25], он направился с несколькими товарищами во Францию, услышав, что там лихо дерутся, и соблазнившись обещаниями, что найдет там больше земляков. Товарищи разбрелись по дороге, он один дотащился до французской границы и в поисках земляков записывался то в один, то в другой полк. Меж тем годы шли, а поиски оставались тщетными. Он немного подучился французскому языку, привязался к капитану Ле — Гра, капралам и сержантам своего батальона, которые рассказывали ему на биваках разные разности. Так он у них и остался.

Недавно, в начале войны с Австрией[26], он встретился с земляком. Это был молодой пехотинец, взятый в плен вместе с другими австрийскими солдатами в стычке под Цюрихом[27]. Старый ветеран приложил все старания, чтобы уговорить пленного вступить в ряды французских войск и убедить начальство зачислить его в батальон. Когда это ему удалось, он стал оказывать новичку чисто братское покровительство. Учил его французскому языку, хотя сам объяснялся с грехом пополам, чистил ему карабин, чинил мундир, заплетал косу, выручал всегда и во всем и отдавал ему лучшие куски. В награду за все это он получил возможность беседовать с ним… И молодой солдат привязался к ветерану так горячо, как это бывает только на войне. За шесть месяцев они так сжились друг с другом, как в живом теле срастаются две половины одной кости.

Едва солдаты успели съесть по краюшке хлеба, как командиры объявили по ротам приказ о начале подъема на гору. Разговоры сразу утихли, и колонна медленно двинулась с места, как чудовищная змея, сверкая чешуей штыков и патронташей. Проводник, шедший впереди/ ввел первый батальон, который следовал за ним, на тропу около водопада Гельмербах. Солдаты все время видели перед собой белую полосу воды, низвергающейся в долину с высоты более ста метров. Вскоре строевой порядок нарушился, каждый, как мог и как умел, карабкался на гору. Тропа терялась в груде обвалившихся камней и деревьев, и только кое — где в глине можно было различить глубокие, скользкие, отвесно поднимающиеся следы. Эта сторона горного хребта все еще находилась в тени. Капли росы белели, как снег, на елях и травах. Мокрые сосны протягивали из чащи длинные ветви, преграждая солдатам путь.

Люди шли бодро, охваченные желанием поскорее узнать, что ждет их за уступом, с которого сбегал водопад; с безотчетным наслаждением они вдыхали чистый разреженный воздух и, как огромная компания веселых туристов, сокращали себе путь, пересекая зигзагообразную тропу. По всему лесу у подножия горы раздавался все нарастающий гул голосов, заглушивший вскоре грохот водопада. Старшие и младшие офицеры не пытались навести порядок, сами увлеченные прелестью подъема на крутой склон в такое чудесное утро.

Остановившись на вершине первой скалы, шедшие впереди с изумлением увидели непроточное озерцо, не больше Черного озера под Костельцем в Татрах. За ним открывалась пустынная долина Дихтерталь, круто поднимавшаяся вверх. Здесь уже не росли деревья, а громоздились мрачные груды обвалов и каменных глыб, между которыми клокотал дикий поток. Справа и слева устремлялись вверх бурые, серые и черные нагие утесы, гладко отполированные водой. Там и сям видны были на них борозды, выемки и волнистые линии, таинственные иероглифы ледников, которые много веков назад спустились отсюда. Внизу за уступы скал цеплялись карликовые сосны, издали похожие на мох. Выше, в воздухе, покачивались их изогнутые ветки, казавшиеся не толще былинок. В одном месте между двумя скалами, выдвинувшись далеко вперед, навис над бездной край ледника. Этот гладкий, необыкновенно ровно. обтесанный карниз, подобный гигантскому мечу, занесенному чьей‑то невидимой рукой, сверкал в лучах солнца и блистающей чистотой льда слепил глаза подходившим батальонам.