О пьянстве - [34]
Я говорю:
– Херня это, пошел отсюда!
Он говорит:
– Я тебе не нравлюсь?
Я говорю:
– Ага, уходи.
Немного погодя он ушел, мы болтаем и бухаем. Как вдруг он вернулся. У него был пистолет. Внезапно вокруг меня никаких друзей не осталось. Они как бы исчезли куда-то… и тут он заходит мне за спину и говорит:
– Значит, не нравлюсь, да? – Тут вот как раз люди часто допускают ошибку. Но я только о себе говорить буду. Я сказал ему правду.
Говорю:
– Нет, ты мне не нравишься.
И он подошел ко мне сзади и пистолет мне к виску приставил.
Говорит:
– Я тебе по-прежнему не нравлюсь, правда?
Я говорю:
– Да, ты мне по-прежнему не нравишься.
Я вам так скажу, я вообще на самом деле не испугался. Это как кино где-нибудь смотреть…
Поэтому он говорит:
– Ну, я тебя убью.
А я говорю:
– Ладно. Дай-ка я тебе скажу только – если ты меня убьешь, ты мне окажешь услугу.
Это правда была, что я ему сказал.
Я говорю:
– Я все равно суицидник. Ломал себе голову, как это сделать, ты теперь меня от этих хлопот избавил. Если ты меня убьешь, меня ты от хлопот избавишь. А хлопоты начнутся у тебя. Сядешь пожизненно или на электрический стул, как тут у них, к черту, это сейчас делается.
Повисло молчание. Я ощущал, как дуло на меня жмет. Просто сидел и больше не говорил ничего – и он больше не говорил ничего. Потом опустил пистолет и пошел к двери, и сетчатая дверь хлопнула, он вышел…
И вот позже все мои друзья собрались:
– Ой, Хэнк, у тебя все в порядке?
Я говорю:
– Ага, вы, ребята, очень меня выручили, верно? Просто стояли, смотрели. Могли б его сзади схватить или как-то.
– Ну, Хэнк…
Я говорю:
– Ладно.
Ну и потом выяснилось, что он вошел с пушкой в какую-то аптеку и что-то сделал, побил кого-то рукояткой пистолета и пытался стрелять, и его определили в дурдом, позже. Поэтому он там взаправду не шутил, но знаете же, ничто не сравнится с тем, когда один псих с другим разговаривает. Я рискнул наудачу. Но при этом на самом деле готов был отчалить. Подумаешь, ничего особенного. И он это знал. Если страха не чувствуешь – не откликаешься.
***
Я думаю, человек может и дальше пить столетиями, он никогда не умрет; особенно вино и пиво… Мне нравятся пьянчуги, потому что пьянчуги – они из этого выходят, и тошнит их, и они снова отпружинивают, пружинят они взад-вперед… Если тебе надо кем-то быть, будь алкоголиком. Если б я не был пьянчугой, я б, наверное, давно с собой покончил. Знаете, работа на фабриках, по восемь часов. Трущобы. Улицы. Вкалываешь на проклятой паршивой работе. Приходишь вечером домой, устал. Что будешь делать, в кино пойдешь? Включишь радио в комнатке за три доллара в неделю? Или отдыхать ляжешь и ждать работы на следующий день, за $1.75 в час? Черта с два! Ты возьмешь бутылку виски и выпьешь ее. И сходишь в бар и, может, ввяжешься там в драку. И с сучкой какой-нибудь познакомишься, что-то заварится. А потом пойдешь на работу на следующий день и будешь там заниматься этой своей простой мелочовкой, так?.. Алкоголь дает тебе освобождение сна без мертвятины наркотиков. После этого можешь вернуться. Тебе светит твой бодун. Это крутая часть. Ты его превозмогаешь, делаешь свою работу. Возвращаешься. Снова пьешь. Я целиком за алкоголь. Это самое оно.
***
Мы бухали по-тяжелой, и однажды утром я проснулся с худшим похмельем из всех, голову как стальным обручем стянуло. Мне правда было ужасно, а она в ванной блевала. Пили мы это дешевое вино, самое дешевое, какое можно добыть.
И вот сижу я там, почти умираю. Я сижу у окна, пытаюсь воздухом подышать. Просто сижу, как вдруг ни с того ни с сего вниз движется тело. Полностью одетый мужчина, на нем галстук аккуратно завязанный, он, кажется, в замедленной съемке пролетает. Знаете, тело же не очень быстро падает. Очевидно, он поднялся на крышу и просто спрыгнул. Здание это не слишком высокое. То есть, наверное, он на всю жизнь покалечился. Я не знаю.
Вижу, как он пролетает, и говорю:
– Так, по-моему, я не сошел с ума. Думаю, тело пролетело на самом деле.
И вот я ору в ванную, говорю:
– Эй, Джейн! Угадай, чего?
Она говорит:
– Ну, чего?
Я говорю:
– Странная штука только что случилась.
– Ну?
– Ну, мимо моего окна только что упало человеческое тело. Голова сверху, и весь он выровнялся, он падал в воздухе. Упал прямо за окном.
Она говорит:
– Ай, херня.
Я говорю:
– Нет, нет, это правда случилось. Я не сочиняю.
Она говорит:
– Аххх, да ладно тебе, ты меня насмешить пытаешься. Это не смешно.
Я говорю:
– Я знаю, что не смешно. Слушай, я тебе вот что скажу. Ты просто сюда подойди, подойди к окну и голову высунь, и погляди вниз.
Она говорит:
– Ладно, иду.
Подошла, высунула голову в окно, и я услышал только:
– О боже всемогущий!
Она забежала в ванную и все блевала, блевала и блевала. А я лежал, я сидел там и говорил:
– Что я тебе сказал, детка, я ж тебе говорил.
И подошел к холодильнику, взял пиво. Мне стало лучше. Не знаю даже, с чего это мне полегчало. Может, оттого, что я оказался прав. В общем, я открыл пиво, сел и выпил его. А из окна я по-прежнему не выглядывал, потому что мне было скверно, да и все на этом.
[А. Д. Уайнанзу][106]
22 февраля 1985 г
[…] О том, чтобы бросить работу в 50, я не знаю, что сказать. Свою мне пришлось. Все тело у меня болело, я рук больше поднять не мог. Если до меня кто-нибудь дотрагивался, от одного лишь этого касанья по мне всему бежали пены и прострелы мучений. Мне настал конец. Десятки лет меня колотили по телу и разуму. И у меня не было ни дайма за душой. Приходилось все пропивать, чтобы освободить ум от того, что происходило. Я решил, что уж лучше мне будет в трущобах. Я не шучу. Все подошло к шаткому концу. В мой последний день на работе какой-то парень отпустил замечание, когда я проходил мимо: «У этого старика кишка не тонка – бросать работу в
