О пьянстве - [30]

Из «Ветчины на ржаном» [92]

Однажды, совсем как в начальной школе, как это было с Дейвидом, ко мне прилип мальчик. Он был мал и худ, а на макушке у него почти не росли волосы. Парни дразнили его Лысым. На самом деле его звали Илай Лакросс. Мне нравилось его настоящее имя, а вот сам он не нравился. Он ко мне просто приклеился. Такой жалкий был, что я просто не мог сказать ему: вали отсюда. Как дворняга, которую морят голодом и пинают. Однако таскаться с ним повсюду мне было неприятно. Но поскольку я знал, каково бывает дворняге, то и разрешал ему околачиваться рядом. Почти в каждой фразе он употреблял по матерному слову, хотя бы одно, да только все это притворство, крутым он не был, он боялся. Я не боялся, но в голове у меня был кавардак, поэтому парочкой, наверное, были мы что надо.

Каждый день после школы я провожал его домой. Он жил с матерью, отцом и дедушкой. Их домик стоял через дорогу от скверика. Мне нравился этот район, там были громадные тенистые деревья, а поскольку некоторые говорили мне, что я урод, я всегда предпочитал солнцу тень, тьму свету.

В наших прогулках домой Лысый рассказал мне про своего отца. Тот был врач, преуспевающий хирург, но лицензию свою потерял, потому что пил. Однажды я встретил отца Лысого. Он сидел на стуле под деревом, просто сидел и все.

– Пап, – сказал Лысый. – Это Генри.

– Здравствуй, Генри.

Мне напомнило, когда я впервые увидел своего деда – тот стоял на ступеньках его дома. Только у отца Лысого волосы были черные и черная борода, а вот глаза такие же – яркие и сияющие, так странно. И вот Лысый – его сын, а вообще не светился.

– Пошли, – сказал Лысый, – за мной иди.

Мы спустились в погреб, под домом. Там было темно и сыро, и мы постояли немного, пока глаза не привыкли к сумраку. Потом я различил несколько бочек.

– В этих бочках полно разных видов вина, – сказал Лысый. – У каждой бочки есть краник. Хочешь попробовать?

– Нет.

– Валяй, просто глоток, к черту, попробуй.

– Зачем?

– Ты считаешь себя чертовым мужчиной или как?

– Я крутой, – ответил я.

– Тогда, блядь, бери и пробуй.

Вот этот малыш Лысый на слабо меня берет. Не вопрос. Я подошел к бочке, пригнул голову.

– Поворачивай этот чертов кран! Открывай свой чертов рот!

– А тут пауки водятся?

– Давай! Валяй, черт бы тебя драл!

Я подставил рот под кран и открыл его. В рот мне потекла пахучая жидкость. Я выплюнул.

– Не ссы давай! Глотай, какого хрена!

Я открыл кран и рот открыл. Попала вонючая жидкость, и я ее проглотил. Я завернул кран и выпрямился. Думал, меня сейчас стошнит.

– А теперь ты попей, – сказал я Лысому.

– Еще б, – ответил он, – я не боюсь, блядь!

Он влез под бочку и хорошенько глотнул. Такой щегол меня не перещеголяет. Я залез под другую бочку, открыл ее и глотнул. Встал. Мне начало хорошеть.

– Эй, Лысый, – сказал я, – а мне нравится.

– Ну, бля, так еще попробуй.

Я попробовал еще. На вкус становилось лучше. Мне становилось лучше.

– Эта дрянь – твоего отца, Лысый. Мне не положено все выпивать.

– Ему наплевать. Он бросил пить.

Никогда не бывало мне так хорошо. Лучше, чем мастурбировать.

Я пошел от бочки к бочке. То было волшебство. Почему мне никто раньше не сказал? Вот с этим жизнь замечательна, человек совершенен, ничто его не достает.

Я выпрямился и посмотрел на Лысого.

– А где твоя мать? Я твою мать выебу!

– Я тебя убью, сволочь, не лезь к моей матери!

– Сам же знаешь, Лысый, я тебе рожу начищу.

– Да.

– Ладно, мать твою трогать не буду.

– Тогда пошли, Генри.

– Еще глоточек…

Я подошел к бочке и глотнул хорошенько. Затем мы поднялись по лесенке из погреба. Когда вышли, отец Лысого все еще сидел на своем стуле.

– Вы, мальчики, в винном погребе были, э?

– Да, – ответил лысый.

– Рановато начинаете, нет?

Мы не ответили. Дошли до бульвара и вместе с Лысым заглянули в лавку, где торговали жевательной резинкой. Купили ее несколько пачек и набили себе рты. Он беспокоился, что мать узнает. А я ни о чем не беспокоился. Мы сели на скамейку в скверике и жевали жвачку, и я подумал: ну вот, теперь раз я что-то нашел, нашел я такое, что мне поможет, долгое время еще будет помогать. Трава в скверике выглядела зеленее, скамейки в скверике лучше смотрелись и цветы сильнее старались. Может, штука эта для хирургов и не полезна, но кому надо быть хирургом, с теми изначально что-то не так.

***

Я поднял стакан и опустошил его.

– Ты просто прячешься от действительности, – сказал Бекер.

– Чего ж нет?

– Никогда не станешь писателем, если прячешься от действительности.

– Ты о чем это? Писатели это и делают!

Бекер встал.

– Когда со мной разговариваешь, не повышай голос.

– А что прикажешь – чтоб я хер повысил?

– Нет у тебя хера!

Я неожиданно поймал его справа – попал за ухо. Из руки у него вылетел стакан, и он зашатался по комнате. Бекер мужиком был могучим, гораздо сильнее меня. Ударился об угол комода, повернулся, и я засадил ему еще разок прямо в боковину лица. Он доковылял до окна, открытого, и тут уже я побоялся его бить, чтоб он не выпал на улицу.

Бекер снова собрался и встряхнул головой, чтобы в ней прояснилось.

– Так, ладно, – сказал я, – давай немного выпьем. От насилия мне тошно.

– Лады, – сказал Бекер.