О! Как ты дерзок, Автандил! - [31]

Шрифт
Интервал

На берегу, на самом краешке косы, зайдя по колено в воду, стоял человек и бросал спиннингом блесну. Явно – неопытный рыбак. Металлическая блесна желтого цвета, случалось, летела не на стрелку протоки, где бурлило, схлестываясь, течение, а совершенно в противоположную от реки сторону. И тогда блесна-рыбка билась о камни, издавая металлический звук, но он не был похож на то «пиу!», пролетевшее над каньоном и пробившее толщу воды. Тайме был безразличен невысокий человек, потому что она, в отличие от Тайма, никогда не знала беды от людей, пахнущих дымом костров и лесных пожаров.

Несколько раз она достаточно близко подплывала к золотистой рыбке, которую человек зашвыривал в реку и потом подтягивал к своим ногам на почти невидимой в воде леске. У Таймы не было желания хватать рыбку-блесну. Во-первых, она не была голодна, а во-вторых, нигде не было Тайми, ее детеныша, и тот страшный звук, который заставил ее вернуться, больше не повторялся.

Уже наступила ночь. Она была лунной и такой светлой, что от ног человека, все глубже заходящего в реку, бежала дорожка, которая заканчивалась почти у самой скалы. Человек, бросающий блесну, был упорным, он не уходил в недалекий лагерь, где горел костер и стояли палатки и два других человека сидели у огня, обхватив колени руками. Люди всегда отличались тем, что могли часами глядеть на огонь и не шевелиться. Точно так же звери и рыбы, попадая в яркий луч света, не могут уйти за границу безжалостно бьющего луча.

Хищные рыбы по ночам выходили на охоту, но в Большом каньоне хозяевами реки были Тайм и Тайма, и они не могли допустить, чтобы кто-то другой распоряжался здесь. Несколько раз Тайма подплывала к самым ногам рыбака, избороздившего своей блесной яму под скалой, в которой обычно Тайм и Тайма стояли днем, отдыхая от ночной охоты. Но человек не видел огромной рыбы, потому что был поглощен ожиданием сильного рывка. С каждым разом его броски становились все точнее и точнее, и наконец случилось так, что его металлическая приманка, оснащенная острыми крючками-тройниками, царапнула плавник и бок Таймы. В конце концов, ей надоело бесцеремонное вторжение. Тайма развернулась в яме, чтобы начать атаку на блесну.

В то же самое время один из двоих людей на берегу разделся и вошел в воду. Женщина. Она разделась и вошла в воду, ее тело отливало белизной, и оно было совершенно беззащитным, мягким и без чешуи, без плавников и жаберных крышек, так необходимых для жизни в опасной реке. Оставшийся у костра что-то быстро говорил ей и размахивал руками, но она хохотала и брызгалась, и шлепала ладошками по воде. И когда она выныривала, почти по пояс выпрыгивая из воды, похожая на самку лосося, ее тело, казалось, притягивало и впитывало лунный свет.

Потом женщина вышла из реки, быстро оделась и стала сооружать на берегу нечто наподобие софита. Она составила три весла, уперев их лопастями в песок и связав наверху веревкой. На вершину пирамиды она тем же самым шнуром прикрутила мощный, на аккумуляторе, фонарь – так, чтобы луч света освещал достаточно широкой полосой часть реки от берега до отвесной скалы. Три других фонарика, гораздо меньше первого, она приспособила к ручкам весел – по бокам треугольника, чтобы их лучики сходились в дальней точке улова, почти у каменной стены неширокого в той части каньона. Таким образом, умело направляя лучи фонарей, она осветила место сбойки течения двух проток и создала собственную, уже не лунную, а дорожку электрического света, бегущую от песчаного пляжа до самого глубокого места реки под гранитным обрывом. Именно сюда она принялась зашвыривать блесну, взяв спиннинг у неопытного рыбака-парнишки, да, он был почти еще мальчик или, скорее, подросток, которого женщина учила искусству правильного заброса блесны. Было видно, что сама она умеет бросать блесну мастерски и любит рыбачить. И она способна поймать большую рыбу.

Луч фонаря освещал реку по глади омута, а сфокусированные лучики маленьких фонариков добавляли к широкой полосе три похожих на лезвия длинных и узких ножей – их называют филейными и ими разделывают рыбу – световых клинка, которые рассекали поток до самого дна.

Тайма вошла в луч света, и то, что она увидела почти у самого берега, заставило ее стремительно всплыть и ударить хвостом по воде. У самого берега в расщелине плоской плиты, наклонно уходящей в воду, лежала голова Тайми. Стайка мальков кружилась возле отрубленной головы, подсасывая сукровицу из глаз убитой и разрезанной человеком рыбы.

Тайма развернулась и, словно черная торпеда – теперь она была черной, стремительно понеслась к берегу. Женщина со спиннингом в руках и подросток, стоящий рядом, увидели огромную рыбу, плывущую прямо на них из глубины скального омута.

Женщина размахнулась и точно забросила блесну-приманку перед рыбой. Тайма схватила зубами надоедливую золотую рыбку. Сильный рывок заставил женщину ухватить спиннинг двумя руками.


Димичел любил тело Катрин и хотел его долго ласкать, но она боялась и не хотела продолжения, потому что Иван в любую минуту мог вернуться к костру. Она сдержала свои стоны. Когда все кончилось, Димичел перевернулся на спину, взял в руки тальниковую веточку и стал ее покусывать, бездумно глядя в небо и лишь изредка наблюдая за бросками Ивана. Потом он повесил на огонь чайник, и они с Катрин присели у костра. Обычно она всегда засыпала после этого, буквально на пять минут, пяти минут ей хватало, но сегодня она не стала так делать, потому что ей хотелось поговорить с любимым.


Еще от автора Александр Иванович Куприянов
Жук золотой

Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.


Истопник

«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)