О! Как ты дерзок, Автандил! - [33]
Нравственность, человеческий закон, заблудился… Опять высокие слова, Катрин! Ведь ты говорила о жертвенности. Вот и принеси жертву! И потом, сделать мальчика мужчиной – не самый плохой поступок в жизни. И тогда я поверю в то, что ты безумно любишь меня. Я прощу тебе наш маленький грех…
Она вновь перебила его. И она уже не плакала.
Твоя беда в том, любимый, что ты всем предлагаешь сделки. И сам с собой ты тоже заключил сделку. Вся твоя игра в красивую и богатую жизнь, вертолеты, яхты, розы, садовники, театрализованное возвращение на речку детства. А началось все с того, что ты решил придумать себе имя! Как в театре, ты знаешь. Ты очень неестественен. Седеющий герой-любовник в белом костюме на авансцене с благозвучным и непонятным именем, а все остальное – массовка. И я прикуплена на всякий случай. Наверное, для включения софитов.
Интересно, и какое же я придумал себе имя?
Ты думаешь, никто не знает в нашем городе, что когда-то тебя звали Димой, а фамилия твоих родителей была Челобитовы?! Ну как же, Челобитов – какая-то лакейская фамилия! Ведь ты никогда и ни перед кем не клонил голову и не бил челом. Гораздо благозвучнее и «заграничней» звучит Дими-чел. Дима Чел-обитов. Потом и Иван стал Иваном, да и я для тебя не Катенька Переверзева, а Катрин. Да и Лизи – вовсе не Лизи, а обыкновенная Лизка – Лизавета. Вы со своими друзьями хотите жить по западным стандартам, а нефть и газ добывать в своей стране, обкрадывая и обманывая людей из тундры. Вот в чем твоя игра, тобой придуманные стандарты. Уж не знаю, какие они – двойные или тройные. Ты всем навязываешь свои вкусы! Все должны любить итальянские очки и итальянских же футболистов, потому что их любишь ты, все должны читать Бродского и Хемингуэя, потому что их читаешь ты, все должны носить рубашки с запонками и есть телятину в грибном соусе, потому что католики не любят свинину, и ты ее не любишь. А вообще-то ты, после французского коллекционного вина, любишь пропустить пинту-другую местного пивка, и ты убиваешь своих любимых собак! Вот что делаешь ты. Вообще-то, любимый, тебя стоило бы называть не Димичелом, а Дикичелом – Диким человеком! Вот как стоило бы тебя называть.
Катрин говорила запальчиво и быстро, от гнева у нее дрожали губы.
И сюда они уже добрались, тоскливо думал Димичел, изменивший имя по одной причине – он не хотел, чтобы прошлое тяготело над ним.
И сюда они уже добрались, и Минигул – ты смотри-ка, какая сука! – все ей рассказал. Сначала они приходят в мой дом с окровавленной курицей и тычут мне в лицо ее оторванной башкой, потом они учат меня, как мне называть своего собственного сына и как наказывать собаку, которую я вырастил, и они не понимают, что правильно завязывать галстук, носить запонки, читать хорошие книги и есть здоровую пищу – нормы цивилизации, и ведь плохому их не учат, а они продолжают курить кальяны с травкой, опиваться до блевотины свежей оленьей кровью, покупать дешевые рубашки в клеточку, и через неделю у них махрятся манжеты, а они думают, что так происходит от браслета часов, а на самом деле от того, что они дешевые и сшиты в подвалах вьетнамцами. И они продолжают читать «поттеров», петь матерные частушки, слушать нечесаных уродов и полуголых телок с накачанными силиконом сиськами, которых в прессе называют то ли «блескучими», то ли «блестящими», а ведь кто-то же должен им сказать, что кроме их вонючего городка есть еще Венеция, есть Достоевский, Вагнер, Кафка, Пастернак, Бродский и Гендель…
Телефонный звоночек, который раздался в его сердце, был таким сильным, что Димичел инстинктивно схватился рукой за левую часть груди и негромко вскрикнул. Побледневшая Катрин, забыв о нанесенной обиде, подскочила к нему и помогла прилечь на коврик, подложив под голову Димичелу свой походный рюкзачок с вещами.
Она вела себя так, как ведет всякая женщина, увидев боль и страдание любимого человека. И она забыла свои обвинения, и почти простила ему подлость чудовищной, с ее точки зрения, жертвы, предложенной им, и сейчас могла бы выполнить любые его требования, лишь бы ее любимый, заблудший и порочный, не страдал от боли.
Катрин дала Димичелу таблетку валидола, он отдышался и успокоился и, правда, неохотно рассказал ей про свои телефонные звоночки и про консультации со старым лекарем.
Может быть, действительно аритмия, сказала Катрин, но я знаю причину твоей усталости.
И в чем же она, спросил Димичел.
Ты накапливаешь отрицательную энергию. Люди из деревни называют ее порчей и сглазом. И я знаю, как вылечить – меня научила моя бабушка.
Опять мракобесие, усмехнулся Димичел, ты восхищаешься пьесами великих драматургов, управляешь цветным электрическим светом, создаешь инсталляции, водишь автомобиль и веришь в чепуху. Как звоночки в сердце можно вылечить? Бить в бубен и прыгать через огонь, втыкать иголки в соломенных и нитяных кукол, которых так любит твоя дочка, или отрезать у живой курицы голову?
Для начала нужно поверить, задумчиво ответила Катрин.
Согласись, уж коли верить, то хотя бы надо знать – во что. Впрочем, если ты так настаиваешь, давай попробуем. Я просто хочу доказать, что я люблю тебя, и я решил подчиниться твоим правилам.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)