О! Как ты дерзок, Автандил! - [34]
Катрин набрала воды, зачерпнув прямо из реки, и склонилась над кружкой. Губы ее шевелились, и можно было понять, что Катрин читает молитву. Потом она посолила воду, подожгла три спички по очереди, и черные скелетики спичек, оставшиеся после огня, бросила в кружку.
Ты должен умыть лицо приготовленной водой, сказала Катрин, протереть ладони, ступни ног, плечи, живот и спину. И так нужно будет проделать три раза. Поскольку вертолет вернется за нами через два дня, мы успеем снять с тебя порчу. Прошу тебя, любимый, сделай для меня. Ты ведь крещеный? У католиков и православных Бог един. Христианский бог.
Крещеный.
Димичел решил подчиниться.
Бог един.
Омовение, сказал он, полуязыческий обряд омовения святой водой. Полуязыческий, потому что присутствуют зачатки христианства: молитва и три сгоревших спички – во имя Отца и Сына, и Святого духа. А вообще-то – типичное крещение огнем, водой и солью, может быть, солью Земли. Смущает только примитивный способ приготовления святой воды!
Прошу тебя, сказала Катрин и накрыла губы Димичела своей ладонью, прошу тебя – не надо комментировать! Если не хочешь верить, то хотя бы просто подчинись и сделай так ради меня.
Хорошо, сказал Димичел, я так сделаю. Потому, что я люблю тебя.
Он снял туристические ботинки и шерстяные носки, расстегнул на груди фланелевую рубашку и проделал все в том порядке, который продиктовала ему Катрин.
Димичел прислушался к себе. Странно, но сердце не колотилось, он перестал его ощущать в себе. Ведь мы не чувствуем печень, почки, или сердце, или – тот же глаз, или мизинец на руке, если они не болят.
На лбу больше не выступала испарина, и прошел страх смерти, посетивший его на вечерней косе.
Валидол, сказал он себе, действие валидола. Не обгорелых же спичек.
А теперь омовение буду совершать я, сказала Катрин. И разделась до трусиков.
К тому же мне сейчас необходимо… Катрин засмеялась и, теперь уже ласково, погладила Димичела по лицу, намекая на их любовь на песке, лучшее, по его мнению, мужское занятие. Может, сердце у него перехватывает от таких занятий на песке и в вертолете?
Что ты делаешь – там такая холодная вода, забеспокоился Димичел, ты обязательно простудишься!
Надо знать, где купаться в нашей реке, сказала Катрин, смело заходя в воду, ведь у каменных плит, в заводях, река за день прогревается до дна, сказала она.
Странно… Ожидание близкого счастья охватило Катрин в ночной час после тяжелого разговора с любимым и после того, как она узнала, что не вернется домой, к дочке и к мужу, в назначенный срок. Она плескалась в воде, ныряла и выпрыгивала, словно большая рыба на перекате, и тело ее в лунном сиянии отдавало серебром.
Димичел, наблюдавший за Катрин, подумал, что она похожа сейчас на самку лосося. Сравнение показалось ему удачным, потому что он впервые подумал о том, что у него с Катрин может быть ребенок, и наступившая на реке ночь – не самое плохое время для начала новой жизни. Таймери, кажется, так сказала она. Таймери – время любить и время мечтать о потомстве. И, подумал он, теперь-то у них все наладится, и она уедет с ним, с Иваном и со своей маленькой Юлькой в Англию. И они заживут там – в нормальной стране, где есть закон и где никто не подожжет их виллу в пригороде Лондона. Потому что в Англии уважают собственность, а охранники банков не разгуливают по городу с пистолетами за поясом. И никому не придется покупать моторки «тошиба» и убивать своих собак, потому что крестьянские курицы не бегают по улицам. И у них родится мальчик. Нет, лучше так: еще один мальчик и еще одна девочка.
Радость, посетившая Катрин, объяснялась просто. Впервые любимый подчинился ей.
Катрин не могла быть птицей в клетке, даже если клетка – золотая. Все-таки в народе, среди которого она выросла, было много свободолюбия, наверное, жажда свободы у нее оставалась в крови.
После купания в горной реке Катрин насухо вытерлась полотенцем и переоделась в рыбацкую одежду. Димичел отметил про себя, что и несуразные сапоги-болотники по пояс, и водоотталкивающие брюки-комбинезон на ней сидели очень ловко, как будто она только и занималась в своей жизни тем, что ставила сети-оханы на тайменя и потрошила лососей на рыборазделочном плоту.
Сейчас мы будем рыбу лучить, сказала Катрин, и соорудила из весел и фонариков настоящий прожектор, похожий на театральный софит. Большой фонарь, работающий на аккумуляторе, освещал реку от берега до скалы, до того самого места, где в улове закручивались по спирали два потока реки, огибающие косу. Потом Катрин попросила у Димичела их с Иваном индивидуальные фонарики, добавила свой – третий, и примотала фонарики к веслам, установленным пирамидой и связанным на вершине крепкой бечевой.
Разумеется, сказались навыки художника-осветителя. От песчаного пляжа до скального омута теперь бежала световая дорожка, а толщу воды рассекали узкие лучи фонарей.
Димичел, конечно, знал местный способ добычи рыбы на горных реках ночью – так называемое лучение. Но только сейчас он понял точность понятия: рыба в прямом смысле слова должна была идти на луч света.
Но у тебя нет остроги, заметил Димичел.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Сюрреализм ранних юмористичных рассказов Стаса Колокольникова убедителен и непредсказуем. Насколько реален окружающий нас мир? Каждый рассказ – вопрос и ответ.
Что делать, если Лассо и ангел-хиппи по имени Мо зовут тебя с собой, чтобы переплыть через Пролив Китов и отправиться на Остров Поющих Кошек? Конечно, соглашаться! Так и поступила Сора, пустившись с двумя незнакомцами и своим мопсом Чак-Чаком в безумное приключение. Отправившись туда, где "розовый цвет не в почете", Сора начинает понимать, что мир вокруг нее – не то, чем кажется на первый взгляд. И она сама вовсе не та, за кого себя выдает… Все меняется, когда розовый единорог встает на дыбы, и бежать от правды уже некуда…
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)