О! Как ты дерзок, Автандил! - [36]
Иван поудобнее расставил ноги и принялся крутить катушку. Таймень несколько раз пробовал порвать леску, он выпрыгивал и бил хвостом по воде, но Ивану удалось удержать рыбу. Очень скоро они, все трое, увидели ее.
Иван подвел тайменя под самый край каменной полки, на которой к тому времени они уже стояли, поскольку Иван инстинктивно отступал с переката на берег, подтягивая за собой добычу. И вот здесь-то, у края скалы, Ивана ждала новая проблема: каким-то образом, может быть, рывком, нужно было вытянуть рыбу на берег. Но риск того, что тяжелый таймень оборвется под собственной тяжестью, возрастал.
Теперь всеми действиями сына руководил Димичел. Он велел подвести тайменя под самый край гранитной полки и попытаться приподнять голову рыбы над водой. Он должен нахлебаться воздуха, сказал Димичел, тогда он, может быть, подуспокоится.
Иван попытался сделать так, как ему советовал отец, но таймень с такой силой забился в воде, что пришлось вновь ослабить катушку и леску приспустить.
Папа, может быть, ты сам его выведешь, попросил Иван.
Нет, ответил Димичел, ты должен все проделать до конца. Сам.
Димичел, да и Катрин тоже, уже догадались, что нужно сделать, чтобы рыбу такого веса вытащить на берег.
Мы не взяли с собой подсак, сказал Димичел, теперь нам придется в него стрелять. Нам придется его добивать. Вот что нам придется делать.
Подсаком рыбаки называют особый сачок-сетку, которым подхватывают тяжелую добычу и вытаскивают ее из воды.
Но какого размера потребовался бы подсак, чтобы вывести нашего тайменя, подумала Катрин, скорее, здесь нужен багор, но и багра мы с собой тоже не захватили.
Димичел, почти бегом, бросился в лагерь за карабином.
Смотрите, Катрин, шепотом и почему-то перейдя на «вы», сказал Иван, там – в глубине от скалы, на нас идет другая рыба! И она тоже – таймень.
Они ходят парами, ответила Катрин, кажется, он пришел выручать свою подругу.
9
Тайме была неведома боль от острых крючков, и к тому же она попала в луч света, который не давал ей свернуть в сторону. Она пыталась избавиться от боли, которая все глубже проникала под ее жабры.
Блесна, коварная золотая рыбка, которую схватила Тайма, была сделана с особой хитростью: кроме крючка-тройника, укрепленного стальным кольцом на том месте, где у рыб обычно бывает хвост, она имела – вместо плавников – два других тройника-крючочка, и они были заточены особенно тщательно и впивались в нежные ткани все глубже и глубже. Еще ни одной рыбе, какой бы сильной она ни была, не удавалось освободиться от стальных жал, выкованных человеком, большим мастером огня и металла.
У Таймы оставался только один шанс вырваться на свободу – оборвать леску. Рыба выпрыгивала из воды, била хвостом, и в пришедшей на реку тишине ее удары напоминали канонаду с долгим эхом. Тайма не сделала ни одной попытки, чтобы уйти из узкого пространства безжалостного электрического луча, бьющего ей прямо в глаза.
Точно так обитатели леса – лисы, зайцы или волки, попадая в лучи фар тягача, полосующего тундру, ничего не могли поделать со своим страхом, а может быть, звериным инстинктом, и они долго бежали впереди скрежещущего траками гусениц вездехода. Они бежали до тех пор, пока меткий выстрел из кабины не бросал их тела под гусеницы.
Зверь всегда боится огня: он никогда не выйдет на костер, разложенный человеком в тайге, и он бежит от молнии, ударившей в сухое дерево. Лесные пожары заставляют зверей сбиваться в стаи и удаляться на безопасное расстояние от бушующей стихии. Рядом бегут лось, медведь, лиса, заяц и волк, и они уже не стремятся нападать друг на друга, потому что теперь у них есть общий враг – огонь, и он не выбирает жертву, потому что огонь сжирает все.
Огонь изобрела природа, а человек только воспользовался изобретением и стал применять огонь в своей борьбе с природой и с ее беззащитными детьми. Ведь клыки и когти никогда не победят железо и огонь. Закаленный человеком клинок ножа и посланная силой огня пуля всегда пробивают шкуру, какой бы прочной она ни была. Даже у носорога и у слона. И у льва, царя зверей, – тоже.
Люди, приходящие на реку, давно научились использовать огонь для добычи рыбы. Сначала применялась смола лиственницы, которую они называли «смольем», и они ее поджигали. Смолье, горящее факелом, устанавливали на носу деревянных лодок, и факел, играя мятежным пламенем, пробивал толщу воды до самого дна. Позже люди стали применять фонари, которые подключали к аккумуляторам. Люди били рыбу, попадающую в луч света, длинной острогой с борта лодки, плывущей по течению. Люди использовали этот эффект: рыба словно загипнотизированная сама плыла на свет, а когда она попадала в яркий луч света, то на несколько секунд замирала в потоке, и ее можно было, используя меткость и быстроту, наколоть на трезубец остроги. Трезубец вообще-то был довольно древним изобретением человека. Еще гладиаторы Рима использовали его в своих битвах с хищниками на аренах, но так хотели император и зрители, сидящие на трибунах. На реке человек придумал зрелище для себя: ночь, луч фонаря и первобытный трезубец. Зрителями были скалы и страшный при фиолетовом – его хотелось всегда назвать могильным – электрическом свете лес по берегам реки.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)