О! Как ты дерзок, Автандил! - [38]
Иван и сам, поняв опасность, таящуюся в отполированных бревнах и острых корягах, перегородивших реку, старался грести в улово. Но холодная вода перехватывала дыхание, наполненные водой сапоги тянули ко дну, он попытался сбросить их и тут же ушел с головой в реку. Когда он вынырнул, крайняя расческа залома была от него в нескольких метрах. Но и отец был уже рядом.
Расческами на реке называли деревья, стволы которых – с обломками-зубьями самых крепких веток и сучьев – колеблются над рекой, ритмично то поднимаясь, то опускаясь по течению. Комель таких деревьев, как правило, или намертво зажат в самом заломе, или застрял в грунте берега – деревья падали, подмытые весенним паводком. Попадать под расческу не следует никому – ни человеку, случайно упавшему в реку, ни отважным сплавщикам, на резиновых плотах проходящим пороги горных рек.
Один из зубьев расчески – острый сук ветки длиной примерно метра полтора-два – зацепил Ивана за куртку. Река подмяла его под дерево. Ему никак не удавалось обхватить не очень толстый ствол – уже почти вершину, чтобы повиснуть над рекой.
Напором воды с него, наконец, сорвало сапоги. Ивану тут же удалось подтянуться к стволу, но он по-прежнему висел на суку. Иван что-то кричал, но клокотание воды заглушало его крик. Подоспевший вовремя Димичел рассчитанно выпрыгнул из воды и всем телом обрушился на сук. Под тяжестью двух тел сук наконец обломился, отец и сын с головой ушли под воду, но Димичел изловчился и схватил сына за полу куртки, и увлек его в тот единственный и спасительный проход между скалой и заломом.
Катрин уже пробиралась по шатким стволам, которые покачивались и ходили ходуном под ее ногами. Она плакала и молилась. Она просила Бога об одном: чтобы залом не обрушился, накрывая собой ее любимого и его сына.
Катрин не знала, зачем она полезла в хаос осклизлых бревен, но интуитивно она взяла с собой большой фонарь. Она примотала фонарь к кисти левой руки, чтобы не потерять его.
Когда она добралась почти до скалы, то направила луч фонаря именно на тот просвет между скалой и бревнами, в который должны были попасть Димичел с Иваном. Она, как и любая другая женщина, хотела помочь своему любимому в беде, но, как это часто бывает в жизни, Катрин лишь усугубила ситуацию, потому что луч мощного фонаря только ослеплял плывущих в потоке Димичела и Ивана. Димичел, которого проносило от нее буквально в нескольких метрах, согнутой в локте рукой на мгновение прикрыл глаза, и Катрин поняла свою ошибку, и тут же ее исправила. Она послала луч впереди плывущих, на некоторое опережение, буквально на полметра, потому что с высоты залома ей было лучше видно, куда плыть. Теперь она лучом вела по реке Димичела и Ивана.
Поставить такую сцену в театре невозможно, думала она совершенно отрешенно, как будто наблюдала за происходящим со стороны. В театре можно поставить любовь, смерть, предательство и коварство. И даже луч прожектора, пробивающий темноту таежной ночи, можно изобразить в театре. Но как показать в театре живой и страшный поток реки, рассекающей ночь? Или – жизнь человека?
Залом обрушился.
Димичел, уже стоя у берега, обернулся и увидел мелькнувший луч фонаря и фигурку Катрин, на которую падали бревна.
Димичел вытянул на берег обессилевшего сына и бросился на край косы. Та часть залома, которая находилась в реке, обрушилась, как карточный домик. Он знал опасность, которую таили в себе речные заломы. Сбитые шалой, во время весеннего паводка, водой в огромные кучи коряг и бревен, они могли разрушаться от неосторожного прикосновения руки человека. И Катрин тоже знала о такой опасности, но все-таки она полезла в залом, чтобы помочь им. Он сам видел. Сначала у нее не получилось, но она быстро исправила свою ошибку. Ведь они плыли по дорожке света, посланной Катрин с высоты.
Димичел упал на косу, обхватив голову руками, мужество покидало его. Отчаянье, с которым он умел бороться, охватило Димичела, не оставив свободным даже клетки его помутившегося разума.
Катрин погибла, раздавленная бревнами, а он ведь ударил ее по лицу. Последнее, что он сделал для своей любимой…
В реке он потерял очки и теперь близоруко вглядывался в подступившую кромешную темноту. На дальнем повороте реки он увидел мелькнувший луч фонаря. Неужели не показалось?! Катрин выплыла, она спаслась, она и не могла погибнуть, потому что она была смелой и отчаянной, она ведь выросла в тайге! Она не ездила на своем автомобиле со скоростью ниже ста километров!
Скользя на мокрых камнях, Димичел бросился по берегу на излучину, на огонек фонаря.
Он не знал, что Катрин примотала фонарь к руке.
Ее тело зацепилось за корни подмытой водой лиственницы, и фонарь, который не залило, потому что корпус его был сделан из резины, по-прежнему светил, теперь посылая луч из реки.
Димичел забрел в воду и вытащил обмякшее тело Катрин. Оно было бесформенным и каким-то гуттаперчевым, потому что тяжелые бревна сломали ей ноги, ребра, грудную клетку и позвоночник.
Катрин была мертва.
Но лицо ее, шея и плечи, были нетронуты – река пощадила их. И даже царапинки не было на ее лице.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)