О - [33]

хвосток уж не тот, что в начале повести: и здесь, и там пёрышки обуглились, потеряли цвет, ещё недавно приведший бы в восхищение любого новоявленного ренуара. Ну ладно, будет болтовни. Любая ступенька на то и существует, чтобы нога, поперхнувшись ею, прокашлялась несколькими необязательными, смазанными шагами и затем возвратила себе привычный ритм. Итак, вычёркиваем из повествования эту серую морду и продолжаем кропотливо строить нашу извилистую фабулу, хотя, признаться, скоропостижное исчезновение Тонкой Женщины нанесло оной сложновосполнимую потерю: кому ещё, как не ей, погружать нашего героя в атмосферу липкого ужаса, сквозь которую идёшь, как слепой, на ощупь, по таким хрупчайшим вешкам, что они при любом, самом воздушном прикосновении норовят обратиться в пыль, чтобы больше ровным счётом ничего не значить для идущего. Впрочем, рассыпающиеся вешки – дело наживное, при должном усердии за ними не заржавеет; а покамест мы все, дорогая публика, с чувством глубочайшего удовлетворения должны дружно сказать оревуар нашему беспокойному серошёрстому персонажу, которому отныне и вовеки не суждено побеспокоить ни нас, ни кого бы то ни было ещё, поскольку беспокоить нас теперь, собственно, будет не-ко-му: вся эта серая шерстистость вкупе с великолепным дентальным аппаратом и бойкими, скоростными лапками под наши бурные аплодисменты, переходящие, как водится, в овации, покинула, расшаркиваясь, пределы повести и… Одну минуточку, уважаемый. О, да мы снова научились русскому? Браво! Сколь быстрая перемена! Сколь стремительное умножение вежества! Однако же – никаких минуточек! Итак, расшаркиваясь и виляя умилённо крепким, как рулевое весло, хвостом дворняжьего окраса, наша серая образина покидает, повторяю для слабослышащих, покидает повесть… Да что ж это такое! Ну, не сдержался я, да, не сдержался, так ведь порвал на кусочки не Алёшу Карамазова и не Красную Шапочку с её милой бабулей, а злодейское создание, коварный морок, диаболическую, можно сказать, креатуру, справляющую своё бытиё за счёт сумрачных, злокозненных валют, замешанных на вязком ужасе. Да и вообще – спокойно, спокойно, я стараюсь быть рассудительным, вы же любите рассудительность, проза-то у вас ой какая рассудительная, вы ведь не будете это отрицать – не я, в конце концов, себя создал, я, извините за выражение, не Паро, царь Мицраима, [не] крокодил из книги Иезекииля, и создал меня не буду показывать пальцем, кто, волком, а не синицей или камешком, лежащим у обочины Великого Шёлкового пути, так что по глубокому авторскому замыслу я волк, зубами, ~, щелк, или, говоря более пространно, если какая-либо писанина претендует на корректное использование слов (а мы здесь, вроде бы, существуем не в жанре шифровки, где пишешь верблюд – подразумеваешь скворечник), то должна быть выстроена и корректная связь между, во-первых, этим самым словом, во-вторых, материальной составляющей означиваемого им предмета и, в-третьих (внимание!), ипотесы и номоса²² этого предмета; так вот, волчьи ипотеса с номосом имплицируют, если кто не знает, следующее: свирепость, стремительность, сочетание острого ума с непредсказуемостью поведения, нетерпеливость и еще премногие брутальные характеристики. Так вот, вопрошаю я вас, дорогие слушатели и благосклонные читатели, можно ли быть столь суровым к несчастной зверушке, которая, будучи изготовлена многохитрым автором по не им созданным лекалам, а по лекалам, миль пардон, Господа Бога, всего-навсего следовала своей природе, на кусочки разрывая вражину, опасную для любого, не принадлежащего к войску антихристову? Вот болтун, Боже ты мой, и откуда что только берётся: эта лукавая словесная кучерявость, призванная замусолить до неузнаваемости смысл сказанного (что прежде, кстати, была замечена только у пылкой сахарной птички); эти небрежные вкрапления платоновой лексики, не слова, а прямо-таки настоящие индульгенции для хамов всех мастей, контрабандой протаскивающие ту несложную мысль, что, дескать, ежели шкодливый наш клиент заучил десяток терминов из философской энциклопедии, то ему везде и всюду сугубая хвала, ему с этаким-то культурным багажом и у старушек кошельки среза́ть дозволено, а не то что задрать на ужин какую-нибудь инферналию; это фальшивое самоуничижение краснобая с повадками напёрсточника, наконец. Весь нехитрый арсенал дешёвого словесного шулерства брошен в бой, лишь бы одурачить читателя-недотёпу. В одном мы просчитались, уважаемое создание: читатель-недотёпа не прикоснется к моему скромному, но весьма тревожному труду, это не его форматик; твой адресат загорает на диване с томиком Набокова или Голсуорси, время от времени произнося сомлевшим и круглым голосом: «Какой стиль!» А вот и нетушки, ошибатушки-заблуждатушки, читатель твой – нормальный такой вменяемый парнишка, а не учёный аллигатор с мозгом вместо сердца, как тебе о нём хочется думать. Так что ему-то как раз моё присутствие мило, он-то как раз вполне себе даже готов прощать мне минутные вспышки вспыльчивости. Ой ли? Да я готов свой хвост прозакладывать, что это так и только так. Я, по правде-то, вообще не понимаю, к чему это обилие разговоров, если есть идеально простой и надёжный способ определить фортуну героя… Ну-ка, ну-ка, какой же такой способ? С этого момента я прямо-таки увеличительное стекло своего повышенного внимания навожу на твою прямую речь; мне с этого момента, можно сказать, жизненно важно выяснить, что же там за такой простой и надёжный, как ты изящно выразился, способ нарисовался для определения полезности фиктивного фигуранта. Так у читателя спросить. Вау, восклицаю я в восторге, йоу и вах-вах-вах! Не перебивай. Так вот, если он, читатель, решит, что я тут лишний, никчёмный и даже, как тебе в голову взбрело, вредный для сюжета, то – что ж – сокроюсь я отседова, ищи-свищи меня, нежеланного, но если он вдруг посчитает, что я здесь к месту, – тогда извини-подвинься: придётся за мной местечко-то в уголке всё же закрепить. М-да, дружок, идейка та еще. Но, знаешь, хоть я и отношусь к читательским рекомендациям без всякого пиетета и даже внимания, поскольку хороший читатель, как знает каждый карапуз, – это читатель, почтительный к прочитанному слову, читатель, следовательно, воспринимающий его как сакральную территорию, где запрещён снос имеющихся зданий и возведение собственных, словом, хоть я и принимаю только такого читателя, который в процессе чтения максимально, на посторонний взгляд, может быть, даже чрезмерно молчалив, но в качестве лёгкой шутки, дающей сюжету забавный завиток, – что ж, пусть любитель изящной словесности, чуть стосковавшийся и, пожалуй, слегка квёлый, подразвлечётся. Итак, мой отважный читатель, мы с тобой договоримся почти по-родственному: в одной из нижеследующих строчек тебе достаточно лишь поставить галочку, крестик, чёрточку, нолик, точечку или звёздочку, в общем, любую пустяковину и почеркушку, чтобы наш серый проказник либо покинул, либо, увы, остался на страницах сего повествования (впрочем, мы-то с тобой понимаем, что это чистая формальность в угоду стилю, мы-то совершенно убеждены в предопределённости голосования, это у нас с тобой тут как бы маленькие такие выборы между Туркменбаши и смутным дохленьким инородцем с тремя судимостями). Итак, бери стило в правую или левую руку, держи его, как хочешь: прижимая указательным или средним пальцем, твёрдо или расслаблено, и, означив естественное своё суждение, переверни страницу, чтобы далее устремиться вслед за авторским пером-непроливайкой, с или без сам-понимаешь-кого, с или, запомни особо, без…