О чём поют воды Салгира - [19]

19 — VII — 1932

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

ЭЛЕГИЯ

Уже пришла пора элегий —

Спокойных и усталых лет.

К далеким дням любви и неги

Должно быть, возвращенья нет.

И с каждым днём трезвей и строже

Слова, желанья и дела.

Ну, что ж? И я была моложе,

И я счастливее была.

Но все туманней дни и лица,

Хмельнее память бытия.

— Пора, пора и нам проститься,

Пустая молодость моя!

Прости — за жадные желанья,

За всё содеянное зло,

За то, что горьким было знанье,

За то, что мне не повезло…

Теперь я знаю слишком много:

Что счастье не прочней стекла.

И что нельзя просить у Бога

Благополучья и тепла.

Теперь, устав в напрасном беге,

Покорно замедляя шаг,

Печальной музыкой элегий

Пускай потешится душа!

24 — VII — 1933

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

«Мы мало прожили на свете…»

Мы мало прожили на свете,

Мы мало видели чудес.

Вот только — дымчатые эти

Обрывки городских небес.

И эти траурные зданья

В сухой классической пыли,

Да смутные воспоминанья

Мы из России привезли.

В огромной жизни нам досталась,

От всех трагедий мировых,

Одна обидная усталость,

Невидимая для других.

И все покорнее и тише

Мы в мире таем, словно дым.

О непришедшем, о небывшем

Уже всё реже говорим.

И даже в мыслях, как бывало,

Не рвемся о огненную даль.

Как будто прошлого не мало,

И настоящего не жаль.

III — 1933

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

«Я пью вино. Густеет вечер…»

Я пью вино. Густеет вечер.

Весёлость, лёгкость, мишура.

Я пью вино за наши встречи,

За те — иные — вечера.

И сквозь склоненные ресницы

Смотрю на лампу, на окно,

На неулыбчивые лица,

На это горькое вино.

И в громких фразах, в скучном смехе

Самой себя не узнаю.

Я пью за чьи-нибудь успехи,

За чью-то радость, — не мою.

А там, на самом дне стакана,

Моя душа — обнажена…

И никогда не быть мне пьяной

Ни от любви, ни от вина.

21 — XII — 1930

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)

Россия («Там лес, и степь, и тишина…»)

Там чудеса,

Там леший бродит.

А. Пушкин

Там лес, и степь, и тишина,

И серо-дымчатые дали.

И медной денежкой луна

На тёмно-голубой эмали;

Там пятна серых деревень.

Собачий лай. Печаль. Безлюдье.

Там серый, бледный, тихий день.

Таким он был. Таким он будет.

Там не боятся, не бранят,

Не вспоминают, не тоскуют.

Ночами филины кричат,

С зарёю лешие бунтуют.

Там златоглавый монастырь

Весь полон светлым перезвоном.

И тихо стонет птица вирь,

Сливаясь с шорохом зелёным.

Там в зачарованных снегах

Стоит изба на курьих ножках,

Где дремлет старая Яга

У освещённого окошка.

А дальше тихие скиты,

И перезвоны колоколен,

Где не боятся темноты,

Где день печален и безболен.

И листья медленно шуршат,

Сливаясь в жалобы и стоны,

И кротко теплится душа

Грошовой свечкой у иконы.

И липа белая цветет,

И пахнет ель смолою клейкой.

И бабьим голосом поёт

В лесу пастушечья жалейка.

И в глушь лесов, и гор, и дол

Тропинка узкая змеится.

По ней Иван-царевич шёл

За несказанною Жар-птицей.

И седовласый богатырь,

Непобедимый, хмурый, строгий,

Всё в ту же даль и ту же ширь,

Шёл той же узкою дорогой.

Такой мне встала на пути,

Такой в мои стихи пустые

Сошла с билибинских картин

Полузабытая Россия.

3 — X — 1926