О чём поют воды Салгира - [16]

От голода, тюрем и трупов

В двадцатом году увезли?!

13 — VII — 1933

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

СТИХИ К СЫНУ

«За то, что нет у меня друзей…»

За то, что нет у меня друзей

И с детства я была одинокой;

За то, что за морем, в стране далёкой,

Осталось так много ненужных дней;

За то, что нечего мне терять;

За то, что звонкий смех разлюбила;

За то, что днём валюсь на кровать

Без мыслей, без слов, без слёз, без силы;

За горечь длинных, пустых недель;

За сердце холодное, но не злое, —

Дана мне тихая колыбель,

Глаза голубые и детский лобик.

4 — IX — 1929

«Вечерами в комнате отдельной…»

Вечерами в комнате отдельной,

Всю её внезапно полюбя,

Я ласкаю песней колыбельной

Слабого и нежного — тебя.

Я спою о том, как дни скользили

Как мелькали мутные года,

Расскажу большие сказки-были

Про зверей, поля и города.

Расскажу о море тёмно-синем,

О большой и путаной судьбе,

О какой-то сказочной России.

Никогда не ведомой тебе.

И под гнётом прежних слёз и бедствий,

Опустив на лампу абажур,

Про своё оборванное детство

Колыбельной песней расскажу…

1929

«Я знаю, как печальны звезды…»

Я знаю, как печальны звезды

В тоске бессонной по ночам

И как многопудовый воздух

Тяжёл для слабого плеча.

Я знаю, что в тоске слабея,

Мне тёмных сил не одолеть.

Что жить во много раз труднее,

Чем добровольно умереть.

И в счастье — призрачном и зыбком,

Когда в тумане голова,

Я знаю цену всем улыбкам

И обещающим словам.

Я знаю, что не греют блёстки

Чужого яркого огня;

Что холодок, сухой и жесткий

Всегда преследует меня…

Но мир таинственно светлеет,

И жизнь становится легка,

Когда, скользя, обхватит шею

Худая детская рука.

9 — II — 1932

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

В ДЕРЕВНЕ

Пробежимся со мной до распятья,

Вдоль сухих, оголённых полей.

На ветру мое пёстрое платье

Замелькает еще веселей.

Я сгрызу недозревшую грушу,

Ты — хрустящий, сухой шоколад.

И в твою нерасцветшую душу

Перельётся широкий закат.

А обратно — мы наперегонки

Побежим без оглядки домой.

Будет голос твой, тонкий и звонкий,

Разрезать предвечерний покой.

И завидя наш маленький домик,

Ты забьёшься в густую траву,

Ну, совсем белобрысенький гномик,

Чудом сбывшийся сон наяву.

А потом, опуская ресницы,

Ты задремлешь в кроватке своей.

И тебе непременно приснится

Белый зайчик с колючих полей.

30 — VIII — 1932

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

«Жужжит комар назойливо и звонко…»

Жужжит комар назойливо и звонко.

Ночь голубеет в прорези окна.

Спокойный облик спящего ребёнка,

И — тишина. Навеки — тишина.

Мне хочется, что б кто-то незнакомый,

В такой же напряженной тишине,

В таком же старом деревянном доме

Сидел один и думал обо мне.

В его окне — сиянье летней ночи,

От сердца к сердцу — ласковая грусть…

И несколько чужих, прекрасных строчек

Я нараспев читаю наизусть…

12 — VII — 1933

Из сборника «После всего» (Париж, 1949)

«Ты не вспомнишь уютного детства…»

Ты не вспомнишь уютного детства,

Знал ты только сумбур и хаос.

Без любви к обстановке и месту,

Будто в таборе диком ты рос.

Без понятья о родине даже:

Кто ты — русский, француз, апатрид?

Никогда ты не встанешь на страже

У могильных торжественных плит.

Ты не знал «беззаботного детства»,

Дать тебе я его не смогла.

Но другое, другое наследство

Для тебя я всю жизнь берегла.

И дано оно очень немногим:

Ты полюбишь сильней и сильней

Шорох шин по пустынным дорогам

И свободу несчитанных дней.

Ты полюбишь большие просторы.

Ты научишься в сердце беречь

Каждый новый посёлок и город,

Новизну неожиданных встреч;

Каждый день, неизвестный заране;

Каждый новый крутой поворот;

И на карте огромных скитаний

Нити властно зовущих дорог.

Возлюбив, как бесценное благо,

Небо, землю под твёрдой ногой,

В жизнь войдёшь ты бездомным бродягой

С неспокойной и жадной душой.

7 — IX — 1941

Мамочке

Смотри на закатные полосы,

На землю в красной пыли,

Смотри, как колеблет волосы

Ветер чужой земли;

Как сосны вершинами хвойными

Колышат вихри лучей.

Смотри, как лучи беспокойные

Горят на твоём плече.

В недвижном, седеющем воздухе

Закат разлил красноту.

Смотри, как арабы на осликах

В закатную даль идут.

Смотри, как маслины дуплистые

Не могут ветвей поднять,

Как искрится золотистая

Волос твоих светлая прядь.

И небо пурпурно-красное

Горит на краю земли,

И что-то хорошее, ясное

Клубится в красной пыли.

28 — Х — 1923

Александру Блоку

1. «Когда в вещании зарниц…»

Когда в вещании зарниц

Предвижу я печаль и муки, —

В знакомом шелесте страниц

Ловлю я трепетные звуки.

В них я ищу тоски моей

Беззвучный взгляд и холод зыбкий,

И в чёрном бархате ночей

Любимый образ без улыбки.

И в вечный сон, и в мощный стон

Слились печаль и боль сомненья.

И от страниц, где думал он,

Ищу спасенья.

21 — IV — 1923

2. «С тёмной думой о Падшем Ангеле…»

С тёмной думой о Падшем Ангеле,

Опуская в тоске ресницы,

Раскрываю его Евангелие,

Его шепчущие страницы.

И у храма, где слёзы спрятаны,

Встану, робкая, за оградой.

Вознесу к нему мысли ладаном,

Тихо в сердце зажгу лампадой.

Всё, что жадной тоской разрушено

Всё, что было и отзвучало,

Всей души моей стоны душные

Положу к его пьедесталу.

И его, красивого, падшего,

Полюблю я ещё сильнее.

Трону струны его звучащие

И замолкну, благоговея.

13 — III — 1924

Анне Ахматовой

Над горами — спокойные вспышки зарниц.

На столе — карандаш и тетрадь.

Ваши белые книги и шелест страниц.