О чём поют воды Салгира - [14]

У закрытых наглухо дверей.

14 — XI — 1924

Из сборника «После всего» (Париж, 1949)

«В тот час, когда опять увижу море…»

В тот час, когда опять увижу море

И грязный пароход.

Когда сверкнет надежда в робком взоре,

И якорь поползет;

В тот час, когда тяжёлый трап поднимут,

И просверлит свисток,

И проскользнёт, уж невозвратно, мимо,

Весь белый городок;

И над рулем, журча, заплетет ровно

Зелёная вода, —

Я всё прощу, я всё прощу любовно,

Как прежде никогда.

И, пробегая взглядом крест костела,

Бак и маяк большой, —

Я снова стану девочкой весёлой

С нетронутой душой.

11 — VII — 1924

«Ахматова сказала раз…»

Ахматова сказала раз:

«Мир больше не чудесен!».

Уже теперь никто из нас

Не станет слушать песен.

И день настал, и пробил час,

И мир покрыла плесень.

И Гиппиус в статье своей

С тоской твердит в газете,

Что все поэты наших дней —

Сплошь — бездарь или дети;

Что больше нет больших людей,

Нет красоты на свете…

Скребутся мыши. Ночь молчит,

Плывет в тоске бессвязной.

Несмелый огонёк свечи

В углу дрожит неясно…

О, злое сердце, не стучи:

Жизнь больше не прекрасна!

27 — II — 1925

РОЖДЕСТВО

Я помню,

Как в ночь летели звёздные огни,

Как в ночь летели сдавленные стоны,

И путали оснеженные дни

Тревожные сцепления вагонов.

Как страшен был заплеванный вокзал,

И целый день визжали паровозы,

И взрослый страх беспомощно качал

Мои ещё младенческие грёзы

Под шум колёс…

Я помню,

Как отражались яркие огни

В зеркальной глади тёмного канала;

Как в душных трюмах увядали дни,

И как луна кровавая вставала

За тёмным силуэтом корабля;

Как становились вечностью минуты,

А в них одно желание: «Земля!»

Последнее — от бака и до юта.

Земля… Но чья?..

Я помню,

Как билось пламя восковых свечей

У алтаря в холодном каземате;

И кровь в висках стучала горячей

В тот страшный год позора и проклятья;

Как дикий ветер в плаче изнемог,

И на дворе рыдали звуки горна,

И расплывались линии дорог

В холодной мгле, бесформенной и чёрной.

И падал дождь…

24 — XII — 1925

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)

«По садам пестреют георгины…»

По садам пестреют георгины —

Яркие осенние цветы.

С невесёлым именем Ирины

Все светлей и радостнее ты.

Оттого ли так светло без меры,

Оттого ль так знойны эти дни!..

Эту лёгкость, эту боль и веру,

Господи, спаси и сохрани.

19 — VIII — 1926

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)

«Клубится дым у печки круглой…»

Терпи, покуда терпится

Пословица

Клубится дым у печки круглой,

Кипит на керосинке чай,

Смотрю на всё глазами куклы —

Ты этих глаз не замечай!

Всё так же ветер в парке стонет,

Всё та же ночь со всех сторон.

А на стене, на красном фоне —

Верблюд, и бедуин, и слон.

Ведь всё равно, какой печалью

Душа прибита глубоко.

Я чашки приготовлю к чаю,

Достану хлеб и молоко.

И мельком в зеркале увижу,

Как платье синее мелькнёт,

Как взгляд рассеян и принижен.

И нервно перекошен рот.

18 — XII — 1925

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)

В Россию

На смерть С. Есенина

Я туда не скоро возвращусь.

Ты скажи: что эти годы значат?

Изменилась ли шальная Русь

Или прежнею кликушей плачет?

Так же ли подсолнухи лущит,

В хороводах пестрой юбкой пляшет,

Вековыми соснами шумит,

Ветряными мельницами машет?

Край, который мыслью не объять;

Край, который мне и вспомнить нечем…

Там меня рождала в стонах мать,

Там у гроба мне поставят свечи.

27 — I — 1926

«Переплески южных морей…»

Переплески южных морей,

Перепевы северных вьюг —

Всё смешалось в душе моей

И слилось в безысходный круг.

На снегу широких долин

У меня мимозы цветут.

А моя голубая полынь

Одинакова там и тут.

Я не помню, в каком краю

Так зловеще-красив закат.

Я не знаю, что больше люблю —

Треск лягушек или цикад.

Я не помню, когда и где

Голубела гора вдали,

И зачем на тихой воде

Золотые кувшинки цвели.

И остались в душе моей

Недопетой песней без слов

Перезвоны далёких церквей,

Пересветы арабских костров.

19 — I — 1926

«Облокотясь на подоконник…»

Облокотясь на подоконник,

Сквозь сине-дымчатый туман

Смотрю, как идолопоклонник,

На вьющийся аэроплан.

И вслед стальной бесстрашной птице

Покорно тянется рука.

И хочется в слезах молиться

Ей, канувшей за облака.

А в безвоздушном океане,

В такой же предвечерний час

В большие трубы марсиане

Спокойно наблюдают нас.

И видят светлые планеты

И недоступные миры

Случайной, выдуманной кем-то,

Нечеловеческой игры.

И вот, седым векам на смену

Из голубых далёких стран

Веселый Линдберг с Чемберленом

Перелетели океан.

И уж, быть может, страшно близок

Блаженный и прекрасный час,

Когда раздастся дерзкий вызов

Кому-то, бросившему нас;

Когда могучей силой чисел

Под громким лозунгом: «Вперед»,

Желанья дерзкие превысив,

Земля ускорит свой полет;

И, как тяжелый, темный слиток,

Чертя условную черту,

Сорвётся со своей орбиты

В бесформенную пустоту[12].

10 — VI — 1927

Пилигримы

Мы долго шли, два пилигрима, —

Из мутной глубины веков,

Среди полей необозримых

И многошумных городов.

Мы исходили все дороги,

Пропели громко все псалмы

С единственной тоской о Боге,

Которого искали мы.

Мы шли размеренной походкой,

Не поднимая головы,

И были дни, как наши чётки,

Однообразны и мертвы.

Мы голубых цветов не рвали

В тумане утренних полей.

Мы ничего не замечали

На этой солнечной земле.

В веках, нерадостно и строго,

День ото дня, из часа в час

Мы громко прославляли Бога,

Непостижимого для нас.