О чём поют воды Салгира - [18]

Круги темнее под глазами,

Хмельнее ночь, тревожней день.

Уже метнулась между нами

Воображаемая тень…

А дом неубран и заброшен.

Уюта нет. Во всём разлад.

В далекий угол тайно брошен

Отчаяньем сверкнувший взгляд…

Так, проводя, как по указке,

По жизни огненный изъян,—

Ведет к трагической развязке

Воображаемый роман.

13 — XII — 1934

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

Борису Унбегауну

1. «Что будет дальше — всё известно…»

Что будет дальше — всё известно,

Уж так в веках заведено.

И потому неинтересно

Скользить на илистое дно.

Ни слёз, ни гнева, ни упрёков, —

Душа прозрачна, как стекло.

В романсе, конченном до срока,

Всё так безрадостно светло.

В нём всё намечено заране,

Ничто не обмануло нас:

Усталость, разочарованье —

От поцелуев на диване,

От слишком откровенных глаз;

И подсознательная жалость,

Что жизнь не повернёт назад,

Что света было слитком мало,

И что игра не оправдала

Всех, ею созданных утрат.

26 — V — 1935

2. «Зачем я прихожу в Ваш тёмный дом?..»

Зачем я прихожу в Ваш тёмный дом?

Зачем стою у Вашей страшной двери?

Не для того ли, чтоб опять вдвоем

Считать непоправимые потери?

Опять смотреть беспомощно в глаза,

Искать слова, не находить ответа?

Чтоб снова было нечего сказать

О главном, о запуганном, об этом?..

Вы скоро уезжаете на юг.

Вернётесь для меня чужим и новым.

Зачем я Вас люблю, мой тайный друг,

Мой слабый друг, зачем пришла я снова?

Простим ли мы друг другу это зло?

Простим ли то, что ускользнуло мимо?

Чтобы сказать спокойно: «Всё прошло,

Так навсегда и так непоправимо».

3 — VIII — 1935

3. «Я Вас люблю — запретно и безвольно…»

Я Вас люблю — запретно и безвольно…

Полгода проползли, как смутный бред.

За боль, за ложь, за этот гнев невольный

Ни Вам, ни мне уже спасенья нет.

Я не кляну и не волную память,

Но видеть Вас я больше не хочу.

За этот смех, за эту встречу с Вами

Какой тоской я Богу заплачу?

За трепет риска и за радость тайны

Я не предам ушедшие года.

Такой любви — запретной и случайной —

Доверчивого сердца не отдам.

Пусть тяжело. Пусть мой покой надломан.

Я Вас люблю. Ведь оба мы в бреду.

Но в этот дом, где всё мне так знакомо,

Мой тайный друг, я больше не приду.

5 — VIII — 1935

Виктору Мамченко («Ты знаешь сам — таков от века…»)

Ты знаешь сам — таков от века

Закон, нам данный навсегда:

От человека к человеку —

Дорога боли и стыда.

За проблеск теплоты минутной —

Цена невидимых утрат.

И непреодолимо трудно

Сказать простое слово: брат.

И если для тебя дороже

Твой невзволнованный покой,

Не отзывайся на тревожный

И жадный зов души другой.

Очнись от жалости невольной,

Останови последний шаг:

Почти всегда бывает больно,

Когда раскроется душа.

21 — VIII — 1936

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

На завтра

— Чтобы завтра небо сияло

Незапятнанной синевой,

Чтоб с утра не казаться усталой

Измученной и больной.

Чтобы встретить добрые лица

Вместо сдержанных и сухих.

Чтоб в газете на третьей странице

Увидеть свои стихи.

Чтоб никто ни на что не дулся,

Чтобы стало смешно хандрить.

Чтобы в ровном и чётком пульсе

Билась дикая воля: жить!

Чтоб суметь рассмеяться звонко

Над тоской предыдущих дней.

Чтобы выпуклый лобик ребенка

Стал хоть чуточку розовей.

Чтобы стало легко и приятно

Мыть тарелки и чистить ножи…

Словом — всё, что невероятно,

Что совсем не похоже на жизнь.

15 — I — 1930

РОЗА ИЕРИХОНА

Вдруг стало ясно: жизнь полна

Непоправимою угрозой,

Что у меня судьба одна

С моей Иерихонской розой.

Вот с той, что столько долгих дней

Стоит в воде, не расцветая,

В унылой комнате моей, —

Безжизненная, неживая.

Будильник, пудра, пузырьки,

Игрушки — рядом на камине.

Её корявые ростки

Окутывает сумрак синий.

И я — над страшным и сухим

Неумирающим растеньем —

Слагаю мёртвые стихи

О небытье, о нецветенье.

И из сплетенья длинных строк,

Из неожиданных созвучий

Встаёт уродливый цветок

Сухой, бесплодный и колючий.

Но словно в огненном бреду,

С упрямой безрассудной верой

День ото дня я жадно жду,

Что зацветет комочек серый…

Себя стараюсь обмануть,

Другим — сплетаю небылицы,

О, только бы хоть как-нибудь

От пустоты освободиться!

Проходят дни и вечера,

Я с каждым днём скупей и строже.

Сегодня — то же, что вчера,

А завтра — заново всё то же.

И мой цветок не расцветет.

Быть может, и бывают розы,

Что зацветают дважды в год,

И что не вянут на морозе,

Но только это не для нас,

Не для таких, как я, должно быть:

Томит вечерний, синий час

Томленьем напряжённой злобы.

И я с безжизненной тоской

Склоняюсь грустно и влюбленно

Над неудачливой сестрой,

Над розою Иерихона.

9 — IX — 1931

Из сборника «После всего» (Париж, 1949)

ТИШИНА

Я не забуду тёмных зданий,

Больших, нагромождённых лет.

Ни встреч, ни грустных расставаний

Я здесь не позабуду, нет.

Я говорю, что не покину,

Не променяю никогда

На эту тихую равнину

Мятущиеся города.

Но потаённым знаньем знаю,

Себе безмолвно говорю,

Что жадно я в себя вбираю

Густую, тихую зарю;

Что суета проходит мимо,

А дни по-новому полны

Почти до боли ощутимой,

С ума сводящей тишины.

И больше ничего не надо, —

Ни встреч, ни жалоб, ни стихов, —

Когда в траве высокой сада

Мелькают зонтики цветов;

Когда в кустах белеют розы,

И так прозрачны вечера,

И запах тёплого навоза

Летит с соседнего двора.

Когда стихает голос ветра,

И дышит пьяная земля;

Когда на много километров —

Одни пшеничные поля.