После того как полазила вдосталь по клубным предложениям и ничего особенного не обнаружила, Катя Хохлома решила, как она говорила, “помучить внутреннего шопера”. Зашла на сайт, где рекламируют автомобили. Насекомые жуки. Глянцевый хитин их крыльев. Блеск бамперов, фар, никелированных поверхностей.
Сияющие, еще усиленные художниками, которые в фотошопе или, может, другой какой программе придают им прямо-таки сверхъестественное свечение, автомобили поплыли перед глазами. Плоские изображения в излучении монитора будили в душе ощущения совершенно реальные: так и слышится визг тормозов, лицо горит скоростным ветром, прядь вырывается в приоткрытое окно…
Внутренний шопер.Гном внутри вас, который обожает делать покупки. Он готов тратить деньги, приобретая то, что вам не только сейчас не нужно, но и вообще никогда не понадобится. Если денег у вас недостаточно, он ставит под сомнение закономерность вашего существования на данной планете. Он говорит: “Презренный! Для чего ты коптишь небо, если даже не можешь позволить себе эту вещь! Посмотри, какая она чудесная, сверкающая, привлекательная, новенькая. Как хорошо бы она на тебе смотрелась. Ты ничтожество. Ты так давно ничего не покупаешь. Ты просто никуда не годишься, раз даже этого не можешь себе позволить”.
Катя раскрыла пудреницу и вгляделась в курносое личико. Может быть, вечером завалиться в клуб?
Сергей гладко зачесал волосы, сбрызнув их лаком. От лака по салону автомобиля распространился туалетный запах.
— Не надо, — сказал Рамзан, — ты и так похож на подонка.
— А я разве не подонок? — самодовольно.
— Подонок, конечно, но так ты похож на набриолиненного подонка.
— И что, плохо?
— Плохо. Не строй из себя великосветского. Ведь ты ублюдок городских окраин. Парень из Бутова.
Сигаретный дым расплывался и курчавился в воздухе, делая запах лака еще более тошнотным.
— Бутово становится районом элитных застроек.
— Для этого надо еще разрушить полгорода.
Автомобиль выруливал на Садовую, и тут, как назло, включился красный, и толпа пешеходов ринулась с одной стороны на другую. У Рамзана стали потеть ладони, и на руле, обтянутом искусственной кожей, черной и синей, отпечатались влажные следы.
— Вот всегда так, — заявил он и грязно выругался, — если что-то задерживает у самого входа, потею, как дровосек. Нервы.
— Чего нервничать-то? Москва — мировой хлев. Глухо, как в болоте.
— Да, точно. Никогда здесь не будет ни клубняка, ни тусы что надо. Нам не пережить тех трипов… Как там у Мураками…
— Блин, задолбали своими мураками. Только и слышишь про эту харуку. Хорошо, что ты про Коэльо хоть не поешь. Откровение на уровне рекламного проспекта.
— Глубоко плаваешь…
Наконец они вдвинулись в клуб, охранник, правда, рыпнулся преградить дорогу, Рамзан умел круто обходиться с подобными препятствиями:
— Да ты чё, у нас столик заказан… любезный!
Может быть, именно “любезный” вместо устаревшего “брателло” подкосило ровесника, раз тот, сраженный, отступил в темную глубь гардероба.
— Сильно ты его.
Они пропихались, орудуя локтями, сквозь дискач, спросили по текиле, хлопнули стаканом о стойку и выхлестнули жидкость в себя.
Огни тотчас стали ярче, музыка — громче.
— Ну, айда.
Рамзан потянулся к танцполу, Сергей отстал.
Клиповое сознание.Модификация общественного и личного сознания, когда становится невозможно долго концентрировать внимание на одном событии, оно уходит, смываемое наплывом новых ситуаций; все бешено калейдоскопирует, разорвано, расхлестано, словно нарезано лезвием или нашинковано сверхострым ножом телерекламы. Обрывки впечатлений рваными краями кое-как сшиваются между собой рекламой, метро, сменой времени суток.
— Ты чего? — заорал в шуме Рамзан.
Сергей покачал головой. Ему одной текилы было недостаточно. Остался на месте, созерцая беснующуюся толпу и — одновременно — широкий экран подпотолочного телевизора, где танцевал и прыгал оглохший в клубном реве и рейве футбол.
Праздник был так мало похож на офисную ерунду, которой приходилось каждый день заниматься. Сергей вздохнул.
Он хлопнул вторую текилу и вошел, как в чан, в густое парное месиво тел.
— Девчонки, вы откуда?
Музыка била в уши, и догадаться, о чем он, можно было только по бешено прыгающему рту.
Через несколько секундочасов Катя Хохломская махнула рукой — она пошла покурить. Рамзан плавно двинулся за ней.
— Москва портит людей, — морща нос с таким тщанием, что в складочки собиралось и устье лба у переносицы, заявила Катя ни с того ни с сего.
— А ты что, не из Москвы? — на одном дыхании, не интонируя, спросил Рамзан — ему показалось, что изо рта вылетело сообщение по аське, он словно отстучал его — зубами на легкой прохладе улицы, все строчными буквами, без запятых.
Они стояли у входа в клуб на феврале без верхней одежды и курили. Катю тряхнула легкая судорога холода и волнения.
— Нет, ну я не имею в виду нас, коренных москвичей… Но всякие бандерлоги из берлоги, из разных городов-спутников или тем более откуда-то из пещер, — у них, как правило, не бывает возможности исполнять в Москве свои желания, а начинают хотеть они тут очень многого. Забывают, кто они такие. Особо ненавижу хачей. Чувствуют себя хозяевами. Белой девушке не пройдись перед ними. За это скины их и бьют.
