Новоорлеанский блюз - [45]

Закончив играть, Лик, сморщившись от боли, провел пальцами по губам. Губы болели — ведь он так долго не прикасался к инструменту.

Если я хочу хорошо играть, подумал Лик, мне надо постоянно держать себя в форме; тут и сомнений быть не может.

Он подумал, что в горшке, возможно, осталось немного свиного жира, чтобы смазать губы. Он повернул голову, чтобы позвать Кориссу. Она тихо, как мышка, стояла в дверях. Лик улыбнулся. Сам не понимая почему, он вдруг почувствовал смущение.

— А как называется эта песня? — спросила Корисса, и тут Лик вдруг вспомнил, что в последние дни, а может, и недели ни разу не слышал звука ее голоса.

— «Два М блюз».

— Ты пойдешь куда-нибудь ночью? — спросила Корисса.

Лику показалось, что она говорит с трудом, как будто слова прилипают к гортани и ей приходится отдирать их.

— Нет, сегодня не пойду никуда, — ответил Лик.

Так и получилось, что повседневная жизнь в жилище на Канал-стрит вошла в определенный ритм, благодаря которому Кориссу перестали мучить ночные кошмары, а Лик вышел из состояния меланхолии. Несмотря на то что Кориссе было семнадцать, а Лику всего тринадцать лет, они жили почти как муж и жена, и, как бы пытаясь соответствовать положению хозяина дома, Лик здорово развился физически. Грудь его стала широкой, на подбородке пробивалась густая щетина, он вырос на три, а может, и на четыре дюйма. Каждое утро, когда Лик выходил из дома на работу, проститутки, спешащие после бурных ночей добраться до своих кроватей, улыбались ему, строили глазки и, не стесняясь в выражениях, обсуждали друг с другом его предполагаемые мужские достоинства, потому что он и вправду был очень симпатичным парнем. Но Лик не обращал на них ни малейшего внимания.

Пока Лик был на работе, Корисса убирала квартиру, стирала и готовила еду. После ужина — они обычно ужинали втроем, с матушкой Люси — Лик иногда ходил в ночные клубы послушать музыку. Но по большей части он проводил вечера дома. Усаживаясь на верхнюю ступеньку лестницы, он играл на корнете, и обитатели Канал-стрит оставляли все свои дела, и на тот час, пока звучал корнет Лика, время для них останавливалось. Для Кориссы эти минуты были самыми счастливыми. Все то время, пока брат играл, она не произносила ни слова и с нескрываемой гордостью неотрывно смотрела на него, думая при этом, что жизнь, в общем-то, не такая уж подлая штука.

А Лик… он был буквально влюблен в свой корнет! Хотя обычно после игры он не испытывал ничего, кроме щемящей тоски, которая словно клещами сжимала его сердце. Он не мог точно сказать, что именно пробуждает в нем это чувство, он мог назвать лишь имя: Сильвия. Сколько бессонных ночей провел Лик, мысленно видя перед собой свою белокожую красавицу-сестру, разодетую в красивые наряды, сверкающую драгоценностями, украшающую собой самые изысканные компании высшего света в Новом Орлеане.

Нет, думал он, я все равно найду ее.

Соню выпустили из школы «Два М» в его четырнадцатый день рождения, и Лик, придя с работы, сразу же поспешил в дом Толстухи Анни. Своего друга Лик не видел почти два года, ведь ему не позволялось навещать его, поскольку в родственных отношениях они не состояли, но мать Сони постоянно сообщала ему все новости о сыне, и вот сейчас, когда он постучал в их двери, сердце едва не выпрыгивало у него из груди.

Дверь открыл сам Соня. Он тоже здорово вырос, лишился нескольких зубов, зато приобрел шрам во всю щеку. Секунду или две парни молча смотрели друг на друга, а потом Соня, осклабившись широкой щербатой улыбкой, с ехидством изрек:

— Если я не ошибаюсь, это мой долбаный личный ниггер.

— Да, главарь, ты не ошибаешься, — в тон ему ответил Лик. — Ты, как всегда, прав, человек с идеей в голове!

Они похлопали друг друга по плечам и спинам, а потом обнялись. Объятия становились все крепче, а потом перешли в борьбу, в ходе которой друзья с хохотом свалились на землю, основательно вывалявшись в пыли. Скоро Соня уже сидел на груди Лика и крепко прижимал его запястья к плитам тротуара.

— Ты гнусный затраханный щербатый ниггер! — тяжело дыша, сказал Лик.

— Попридержи язык, мой мальчик, — с вызовом в голосе ответил Соня. — А то сам станешь таким же.

Лик изловчился вырваться и скинул с себя Соню. Мальчишки поборолись еще немного, пока совсем не выбились из сил. Тяжело дыша, они уселись на ступеньках лестницы, ведущей в квартиру Толстухи Анни, и, глядя друг на друга, долго смеялись и качали головами.

— Что ты собираешься делать, Соня? — спросил Лик. — Будешь искать работу?

— Работа любит дураков, евреев да еще ниггеров, — ответил Соня. — Есть у меня кое-какие задумки.

В тот вечер Лик и Соня пошли в клуб «У Бесси», на что Лик выложил все свои деньги, отложенные на крайний случай. Оба они впервые переступили порог этого заведения после того памятного происшествия, случившегося шесть лет назад, в результате которого Добряк Эванс оказался в сточной канаве с остро заточенной лопаткой между лопаток. Но, несмотря на свой уже богатый личный опыт, оба подростка были еще слишком молоды, чтобы не чувствовать неприятного осадка после того злосчастного происшествия; Соня, узнав о том, что заведение переименовано, со смехом сказал Лику: