Новоорлеанский блюз - [47]

Лик, поискав глазами Соню, увидел друга беседующим с мисс Бесси перед самой эстрадой. В следующий момент он понял, что Соня машет ему рукой, приглашая подойти к ним. Но Лик не сдвинулся с места. Если снова что-то произошло, то какой ему смысл вмешиваться? Однако Соня жестикулировал так выразительно, что Лик в конце концов вздохнул, вылез из-за стола и направился к эстраде. Он чувствовал, что алкоголь уже ударил ему в голову, и прилагал все усилия к тому, чтобы держаться прямо. Мисс Бесси приветствовала его широкой улыбкой. Она, вне всякого сомнения, была в молодые годы красавицей — ее кожа была чистой и гладкой, в черных глазах сверкали озорные искорки, — но Лику сразу же бросились в глаза ее новые вставные зубы, которые, когда она смеялась, казалось, вот-вот выскочат изо рта.

— Так ты и есть Лик Холден! — воскликнула мисс таким голосом, словно имя Лика уже давно было у всех на слуху. Она протянула ему костлявую руку, глядя на которую можно было более-менее точно сказать, сколько ей лет. — А почему все зовут тебя Лик?

Прежде чем Лик успел раскрыть рот, чтобы ответить, Соня, глядя в глаза хозяйки клуба, произнес проникновенным голосом:

— Да потому, мисс Бесси, что когда он играет на корнете, то кажется, будто он его лижет!

Лик замялся, не зная, как быть и что сказать.

— Да, это так, — спустя секунду неуверенно произнес он.

— Так, может, ты поможешь даме? — спросила мисс Бесси, кивком головы указывая на оркестр.

— Конечно, — бравым голосом отвечал Лик, чувствуя, что алкоголь уже помог ему преодолеть первоначальное смущение.

Когда оркестр доиграл очередную мелодию и наступила пауза, мисс Бесси поднялась на помост и что-то сказала на ухо Томасу Пороху. Он недовольно поморщился и, посмотрев на Лика, покачал головой. Но мисс Бесси, нимало не смутившись, жестом пригласила Лика подняться на эстраду. Лик посмотрел на Соню. Тот, улыбаясь, пожал плечами, и тогда Лик, не вполне отдавая себе отчет в том, что он делает, моментально оказался на эстраде и взял в руки корнет Шутника.

— Как, ты сказал, тебя зовут? — обратился к нему Томас Порох.

Лик, словно удивляясь чему-то, поднял вверх брови и приложил к губам мундштук корнета.

— Лик, сэр. Лик Холден.

— Мы сыграем сейчас настоящий хот. Так что, леди и джентльмены, пожалуйте на танцпол. Конечно, если вы еще можете держаться на ногах.

Настоящий хот?.. До Лика вдруг дошло, где он сейчас и что происходит вокруг. Он подошел к краю эстрады; пальцы его торопливо перебирали помпы, а те то опускались, то поднимались, будто поршни паровой машины на плывущем по Миссисипи пароходе. Он скользнул глазами по лицам стоящих перед помостом посетителей заведения — сутенеры и проститутки, крутые белые парни и картежные шулера; сексуально озабоченные типы и запойные пьяницы — и впервые бог знает за сколько времени Лик произнес про себя молитву.

Порох взял на рояле несколько аккордов, подав команду музыкантам, что и как играть. Малыш Джексон начал выбивать несложный четкий ритм — не слишком-то «горячий», решил про себя Лик, — кларнет Заики Джексона стал выводить незамысловатую мелодию. Звучание тромбона Хансена Праха Лику понравилось; видно было, что он чувствует и понимает блюзовый стиль, чего нельзя было, к сожалению, сказать об остальных музыкантах. Сейчас звучала обычная двенадцатитактовая блюзовая строфа, и Лик, поднеся трубу к губам и проведя языком по мундштуку, подумал: «Так сыграть я смогу. Нет! Я смогу сыграть лучше!».

Еще до того, как он взял первую ноту, цветные посетители, встав из-за столиков, потянулись к танцевальному кругу. А пока он держал эту ноту, чистую, словно звон колокола, держал не меньше восьми тактов — сперва сфилировал ее, доведя звук до пиано, а потом раздул до мощного фортиссимо, — весь клуб был уже на ногах. В течение восьми тактов, и не больше. Лик подчинялся оркестру, а потом уже оркестр делал все, чтобы следовать за Ликом. А тот, не обращая внимания на отчаянные попытки Томаса Пороха захватить инициативу, поднял корнет Шутника вверх, к потолку, и дул в него до тех пор, пока его губы не онемели. Он играл поперек мелодии, которую выводил Заика, импровизируя подголоски, имитируя и передразнивая игру кларнетиста. Играл так, как никогда не играл прежде. Он наслаждался мастерским глиссандо тромбониста Праха, сам увлеченно скользя между нотами с меланхолией, от которой замирали сердца. Вдруг Малыш Джексон поменял ритм, и его тут же под хватил Лик, а танцующие проститутки пришли в такое упоение и так сексуально затрясли задницами, что сутенеры на время даже перестали думать о деньгах. А к тому моменту, когда Лик взял финальное верхнее до, весь клуб слился как бы в единое тело; потолок запотел настолько, что с него капало, а стены, казалось, вот-вот рухнут от топота и частого дыхания танцующих.

В ночном клубе Бесси почти шесть лет не звучала такая музыка; наверное, с той ночи, когда Бадди Болден играл в последний раз перед тем, как навсегда оставить корнет, и когда для того, чтобы услышать звук его трубы, Лик невольно ступил на крутую неровную тропу, ведущую куда-то прочь отсюда. Но теперь, играя на этой эстраде, Лик ясно понял, что его музыка не о том, чтобы уйти отсюда; наоборот, она о его корнях; о том, кто он есть, и все то время, пока он сможет держать в руке трубу, здесь он будет дома.