Новолунье - [49]
— То-то и есть — как на медведя, — ворчала Серафима, — ладно уж, Гаврила — ему не до того было, а ты-то, старый пень, чем думал?
Отец тронул Серафиму за плечо, указал глазами на Сеньку, шевельнувшегося в густой траве:
— Посмотри, кажись, живой.
Серафима нагнулась над Сенькой.
— Живой, в плече кровит...
— Перевяжи. А мы заявим.
— Не надо! — крикнул я.
— Почему?
— Милиция придет и ружье заберет.
— А зачем тебе ружье? У нас своих два.
— Не мне, а Ларьке. Это его теперь ружье. Он за него жизнью рисковал.
— Да не за ружье, а за тебя, — сказал Ларька, — боялся, что он еще выстрелит, как убегать будет. Тебе-то ведь не увернуться было.
Дядя Егор подошел к раненому, поглядел на него и, нагнувшись, поднял Сенькину двустволку, проговорил:
— Интересно, где хозяин этой двустволки...
— Лежит где-нибудь на дне Енисея, — сказал отец. — Скорей всего, нашего брата чабана решил. У кого же еще ружья-то.
Серафима плакала, не закрывая лицо руками.
День опять наливался жарой. В траве верещали кузнечики.
В кустах пересвистывались распуганные выстрелами птицы. И как всегда, глухо шумел на Самоловном перекате Енисей.
А по ту сторону реки по желто-зеленому склону Февральской горы медленным облаком в знойный полдень скользила отара, подвигаясь к водопою,
В дальней отаре
Отец решился наконец перестраивать избу, и не просто перестраивать, а ставить настоящий дом. Для того и приплавил он из тайги салик: бревна ровные, одно к одному, начисто ошкуренные, смолистые.
— Из такого лесу дом поставь, — говорил я Нюрке, ему износу век не будет.
— Из такого лесу, из такого лесу, — передразнивала Нюрка, — то из него слова веревкой не вытянешь, то вдруг начинает взрослых повторять, как попугай...
Я от обиды хотел было вцепиться Нюрке в ржавые косицы, да вспомнил: эти слова говорил отец, а я подслушал и забыл об этом.
С Нюркой у нас дружбы не получилось. И я иногда думал о том, что лучше бы она жила в Жинаеве. От тех, кто в других деревнях, ни жарко ни холодно, что они есть, что их нет. А Нюрка вечно торчала перед глазами и все норовила побольней зацепить.
К тому же и драться с Нюркой — штука не совсем приятная. Во-первых, она была старше меня на два года и потому сильней, а во-вторых, она била без жалости и куда попало. И заплакать нельзя — потому что с девчонкой дерешься: задразнят.
Утешало то, что Нюрка с матерью должны были скоро уехать в Шоболовку, куда председатель уже кое-кого переселил.
Как-то после обеда отец вышел на берег с топором под мышкой. Он только слез с крыши бани, где всегда отдыхал после обеда. Такое завел он себе правило сразу, как появился из тайги: хоть пять — десять минут, да уснуть после обеда.
— Надо когда-то и по-человечески пожить, — говорил
он. — Всех дел все равно не переделаешь, а жизнь, она, паря, один раз дается.
Но не проходило и получаса, как отец уже высовывался из-под низкой односкатной крыши.
— Что, уже выспался?
— Выспался. Лежал, лежал с закрытыми глазами, как дурак, а уснуть так и не смог.
— А зачем ложился, раз спать не хочешь...
— Я вам каторжный, что ли?! По-человечески должен пожить когда-нибудь?!
— Вот пойдешь чабанить, выгонишь отару на увал, и спи себе цельный день...
— Ну, я не трутень какой, чтобы цельный день спать. Я, паря, человек рабочий.
— А раз рабочий, так зачем после обеда валяешься?
— Сравнил!.. Одно дело — днями лежни належивать, другое — для здоровья часок уснуть. Вишь, я худой, как табарга. В тайге-то оно в самый раз. Там лишнее тело мешает. А здесь жизнь другая. Тут человек чем толще, тем ему и почету больше. Вон у председателя брюхо какое...
Отец пускал клубы дыма, и не видно, как он щурил глаза в усмешке. Я вспомнил добродушное круглое лицо председателя, как-то подвозившего меня, и счел нужным вступиться за него:
— Председатель больной. Оттого и живот у него. Он сам говорил, когда я с ним ехал...
— Больной! Поменьше бы на пироги с маслом нажимал, побольше бы пешком по полям гонял — вот и был бы здоровый. Все дело в характере, паря, — я так понимаю. Есть у тебя характер — ты при любой болезни здоровый будешь. Нет характера — так и при любом здоровье зачахнешь.
Отец покуривал, поглядывал на Енисей, и красноватое лицо его становилось отчего-то все добродушнее.
«Наверно, наконец-то удалось уснуть после обеда, — подумал я, — теперь что хочешь проси — не откажет».
— Ты ремень носить теперь не будешь? — спросил я. Отец в Минусинске на базаре выменял на старые маральи рога новенький офицерский ремень. Я давно хотел его присвоить, но отец не давал.
«Тебе баловство, — сказал тогда он, — а мне для дела. За него удобно к плоту привязываться».
«А ты не привязывайся...»
«Легко сказать — не привязывайся... А вот ты бы на моем месте побывал да посмотрел».
Тогда я приставать к отцу не стал, а сейчас понял, что момент подходящий. Ведь мне этого ремня только и не хватало для полной формы. А фуражка есть, хоть и милицейская.
— Отдашь мне ремень? — спросил я отца.
— Бери.
— Насовсем?
— Да уж если в тайгу не пойду… Только, чур, не задаром. Поможешь мне плетень разбирать.
Как-то так получилось, что уезжали первыми те, кто жил на нашем краю деревни. Уезжали торопливо, словно боясь передумать... Наспех разбирали избы, грузились и, потупя глаза, прощались с соседями. Соседи же, пожимая руки отъезжающим, говорили:
Феликс Кон… Сегодня читатель о нем знает мало. А когда-то имя этого человека было символом необычайной стойкости, большевистской выдержки и беспредельной верности революционному долгу. Оно служило примером для тысяч и тысяч революционных борцов.Через долгие годы нерчинской каторги и ссылки, черев баррикады 1905 года Феликс Кон прошел сложный путь от увлечения идеями народовольцев до марксизма, приведший его в ряды большевистской партии. Повесть написана Михаилом Воронецким, автором более двадцати книг стихов и прозы, выходивших в различных издательствах страны.
Сегодня мы знакомим читателей с израильской писательницей Идой Финк, пишущей на польском языке. Рассказы — из ее книги «Обрывок времени», которая вышла в свет в 1987 году в Лондоне в издательстве «Анекс».
В книге представлены 4 главных романа: от ранних произведений «По эту сторону рая» и «Прекрасные и обреченные», своеобразных манифестов молодежи «века джаза», до поздних признанных шедевров – «Великий Гэтсби», «Ночь нежна». «По эту сторону рая». История Эмори Блейна, молодого и амбициозного американца, способного пойти на многое ради достижения своих целей, стала олицетворением «века джаза», его чаяний и разочарований. Как сказал сам Фицджеральд – «автор должен писать для молодежи своего поколения, для критиков следующего и для профессоров всех последующих». «Прекрасные и проклятые».
Литовский писатель Йонас Довидайтис — автор многочисленных сборников рассказов, нескольких повестей и романов, опубликованных на литовском языке. В переводе на русский язык вышли сборник рассказов «Любовь и ненависть» и роман «Большие события в Науйяместисе». Рассказы, вошедшие в этот сборник, различны и по своей тематике, и по поставленным в них проблемам, но их объединяет присущий писателю пристальный интерес к современности, желание показать простого человека в его повседневном упорном труде, в богатстве духовной жизни.
Рассказ написан о злоключениях одной девушке, перенесшей множество ударов судьбы. Этот рассказ не выдумка, основан на реальных событиях. Главная цель – никогда не сдаваться и верить, что счастье придёт.
В романе известного венгерского военного писателя рассказывается об освобождении Будапешта войсками Советской Армии, о высоком гуманизме советских солдат и офицеров и той симпатии, с какой жители венгерской столицы встречали своих освободителей, помогая им вести борьбу против гитлеровцев и их сателлитов: хортистов и нилашистов. Книга предназначена для массового читателя.
Джим Кокорис — один из выдающихся американских писателей современности. Роман «Богатая жизнь» был признан критиками одной из лучших книг 2002 года. Рецензии на книгу вышли практически во всех глянцевых журналах США, а сам автор в одночасье превратился в любимца публики. Глубокий психологизм, по-настоящему смешные жизненные ситуации, яркие, запоминающиеся образы, удивительные события и умение автора противостоять современной псевдоморали делают роман Кокориса вещью «вне времени».