Новолунье - [34]

Лесозаготовители в поисках хорошей сосны и кедра забираются в труднодоступные горные ущелья и распадки. Лес по горным рекам спускают саликами — мелкими плотами в один-два состава. Работа эта денежная, да уж слишком рискованная. Плотогоны там привязывают себя веревками к бревнам, чтобы со страху не выпрыгнуть (на верную гибель) на ревущие подводные камни, когда салик, бешено крутясь в водоворотах, несется на вздыбившуюся из воды скалу. Если прозеваешь, не оттолкнешься вовремя от этой скалы, то и салик — в щепки...

А здесь еще стоит середина лета. Енисей сейчас такой узкий, что люди переговариваются стоя на обоих берегах. И вода чистая: налимов, высунувших темные хвосты из-под камней, видно на двухметровой глубине.

Торопиться некуда. Вечером все равно плыть к тетке Анне. Должны приехать гости — бабушка Дарья с невесткой Валькой. Так чем за ними плыть еще раз, лучше я проведу день на Черемшаном, а к вечеру, поднимаясь вверх по Енисею, заберу гостей.

С этими мыслями я подплываю к острову, отыскиваю поудобней курью и причаливаю к берегу. Вытащив лодку на песок, глубоко вдыхая необъяснимо волнующий запах черемуховых кустов, иду в глубь Черемшаного, а по-деревенски — Черемшанихи.

Я увидел бабушку Дарью и тетку Анну издали. Они ждали, сидя на камнях у самой воды. Я стал отталкиваться веслом сильнее, лодка пошла быстрее. За ней по горячим голышам берега побежала, зашелестела небольшая волна. Мне хотелось подплыть к гостям по-молодецки, как подплывал обычно Филя Гапончик, когда случалось переправлять через Енисей девок.

Но вот я вгляделся и тут же почувствовал, как на меня стала наваливаться усталость. Я не увидел Вальку: на камнях сидели тетка Анна и бабушка Дарья. Они о чем-то разговаривали, смотрели на противоположный берег, отодвинувшийся в тень увала, за который клонилось солнце.

А я ведь весь день удивлялся: с чего бы это Валька никак из головы не выходит. Вроде и думать о ней забыл, а тут вдруг вспомнилась на острове, и так захотелось мне ее увидеть...

Я почему-то думал, что Валька тоже вспоминала меня и ей тоже хочется увидеться. Но она не приехала. Как только я это понял, сразу стало безразлично все, что меня сегодня ждало.

— Минька! — со смехом вскрикнула бабушка Дарья, проворно отодвигаясь. — Не дури! Ноги отдавишь, язви тебя в душу! — Она поднялась и стала повязывать платок, который до того был просто накинут на голову и концами свисал на узенькие плечи под старушечьей кофтой. Глаза ее смеялись: — У-у, какой ты! Парень.

— Да, уж он у нас теперь такой, — безразлично сказала тетка Анна, — сам большой, сам маленький. Кум королю и сват министру. И сам черт ему не брат. Спит в лесу, молится колесу. Родню свою и знать не знает. Да и что мы... Живем — не жильцы, умрем — не покойники. Так себе живем — только небо коптим.

Но я плохо слушал тетку Анну и смотрел на кусты поодаль от берега. Оттуда вышла и направилась к лодке Валька.

Я, сидя на корме, правил лодкой. Тетка Анна и бабушка Дарья — в лопашнях. В середине лодки, подогнув под себя ноги, примостилась Валька, неловко держась за упруга. Она схватилась было за борта лодки — так сидеть удобнее — но я сказал ей, что этого делать нельзя. Если бы меня спросили, почему нельзя, я не смог бы ответить. Дед этого никому не разрешал, а то и молча бил веслом по рукам. Так же сурово и я обращался со всеми, кто попадал ко мне в лодку.

— То нельзя, другое нельзя, — ворчала Валька, — прямо ерш, а не ребенок.

У нее было основание так говорить. Еще на берегу, когда усаживались, Валька, никогда прежде в лодке не плававшая, воскликнула:

— А я на носу поплыву. Здесь удобно лежать. Можно?

Она спросила, конечно, не думая о том, что получит отказ. На меня она смотрела как на прежнего мальчишку-молчуна, приезжавшего к ним и на другой день сбежавшего почему-то. Она и поздороваться-то со мной забыла. Подошла, посмотрела и, улыбнувшись, сказала:

— У-у, подрос.

А я и в самом деле за эти два года сильно вытянулся и стоял вровень с Валькой. А она все еще считала меня ребенком. И я надулся, стал капризничать.

— На носу плыть нельзя, — с дрожью в голосе сказал я.

— Почему нельзя?

— А потому, что нельзя. Нос должен быть выше кормы, тогда лодка ходче идет. А если носом в воду зароемся — нас за Самоловный унесет.

— Куда-а?

— За Самоловный перекат.

— Боже мой! Названья-то какие! — пренебрежительно сказала Валька и закинула ногу через борт лодки. Поднимая другую ногу, она так качнула лодку, что мы зачерпнули бортом. Старухи закричали благим матом и, стараясь восстановить равновесие, обе навалились на правый борт. Лодка резко качнулась вправо, и Валька, взмахнув руками, полетела в воду. Я предвидел такой оборот дела, вовремя вскочил и поймал ее за руку. Она забралась в лодку и села на рассыпавшиеся черемуховые прутья.

— Вот так и буду теперь сидеть, — сказала она, оглядываясь на меня. Резкий и сильный рывок за руку, видимо, заставил ее переменить обо мне мнение. Но я ничего, конечно, не понял и продолжал сердиться на Вальку.

Это заметили и старухи.

— Федул, что губы надул? — ласково спросила бабушка Дарья. Но я, занятый своими размышлениями, был застигнут этим вопросом врасплох. Почувствовал, как загорелось лицо. A тут еще Валька обернулась и, заметив смущение, пристально и долго смотрела на меня.