Ночь, сон, смерть и звезды - [220]

Твое существование ничтожно. Твои печали, радости, любовь и неспособность к любви – все это так мало значит.

В этом краю, где самоубийство – перебор, глупая шутка.

Сидящий рядом Хьюго настраивает линзы в камере, чему мешает скачущая на волнах шлюпка.

Джессалин целует своего мужчину в морщинистую щеку. Прижимается к нему, такому теплому. Спрашивает, чтó для него Галапагосы. Они тебя подавляют или вдохновляют?

– Подавляют, – говорит он после паузы. – И вдохновляют.

Считает ли он жизнь абсолютно несущественной, какой она представляется здесь?

И снова он отвечает не сразу. Он возится с камерой, и вопросы его отвлекают.

– Да или нет?

– Нет. Хотя и да.

Он смотрит в видоискатель. Что-то поправляет. Видоискатель подает все важное в правильном масштабе.

– Сеньора, будьте осторожны.

Что это? Встревоженная Джессалин делает шаг назад.

Она чуть не наступила на миниатюрного дракона. Его матово поблескивающие чешуйки совершенно сливаются с обызвествленной лавой.

Туристы снимают на камеру этих крупных медлительных ящериц – игуан. Нетерпеливый длинноногий Хьюго куда-то усвистал. Полуденное солнце печет вовсю. Они высадились на вулканический остров с чахлой растительностью, где обитают игуаны, ящерки и медленно ковыляющие красные крабы. На скалах, нависающих над песчаной отмелью, просматриваются пернатые: голубоногие олуши, бакланы, чайки и пеликаны.

Удивительный ландшафт. Холмы, напоминающие скульптуры, обызвествленная лава, похожая на свернутые кишки цвета угля. На первый взгляд остров кажется мертвым, но, приглядевшись, ты замечаешь почти незаметных игуан, сливающихся с грудами камней.

Сколько их тут! Сотни, тысячи? Джессалин становится жутко.

Доисторические существа, большие и маленькие, заполонили всю территорию. Они греются под январским солнцем, не обращая никакого внимания на ползущих по ним ящерок и крабов. Их шарнирные пасти полураскрыты, язычки мелькают, как оголенные нервы. Плотные тела в чешуйчатой броне. Самые крупные размером с джек-рассел-терьера. Они существуют уже сотни тысяч лет и, вероятно, переживут гомо сапиенс, говорит Эктор. Их брачный ритуал, похоже, вызывает у него некоторую озадаченность. Он проводит ладонью перед глазами игуаны, на которую едва не наступила Джессалин… никакой реакции.

Рудиментарное сознание оживает только в минуты сексуального влечения или схватки с себе подобной. Игуаны кажутся ручными, но так их называть было бы неправильно.

– Они так себя ведут, потому что у них отсутствует генетическая память о людях-хищниках.

Эктор объясняет, что, в отличие от гигантских черепах, быстро втягивающих головы в панцирь при приближении человека, остальные обитатели Галапагосов – морские львы, пингвины, кулики, пеликаны – безразличны к людским хищникам.

Джессалин интересуется, существует ли у человека генетическая память о людях-хищниках. Эктор разражается лающим смехом:

– Ну конечно, сеньора. Это встроено в наш мозг – так называемая ксенофобия. У неандертальцев данный инстинкт отсутствовал, и гомо сапиенс их изничтожил.

Даже так? Или неандертальцы вымерли по другим причинам? Об этом Джессалин помнит смутно, тогда она была первокурсницей, увлеченной естествознанием, а также поэзией и философией, ох, давно это было (память превратилась в окаменелые останки), еще до того, как любовь, брак и материнство обвили ее своими уютными, умиротворяющими кольцами.

Что за необыкновенный мир эти Галапагосы! Сродни Зазеркалью, куда попадает маленькая Алиса: по лесу разгуливают безымянные существа, вроде фавнов, не подозревающих, что люди могут оказаться их врагами.

Кто-то в группе спрашивает гида, следует ли считать человека главным хищником. Ответ: это не так, в биологическом смысле гомо сапиенс является существом всеядным, а не плотоядным, то есть способен при необходимости обойтись без мяса.

А не в биологическом смысле?

– Гомо сапиенс агрессивен. Воинствен. В этом смысле – да, хищник.

И добавляет уже как собственное причудливое мнение, а не как утверждение сотрудника галапагосского Национального парка:

– Но человек всегда глядит вверх. Только вверх.

Джессалин, несколько подавленную окружающей средой, это замечание порадовало. Само слово «вверх» в этом голом месте окрыляло.

Впрочем, называть Галапагосы голым местом было бы невежественно и близоруко.

Здесь кипит жизнь. В бурлящих темных водах кишат мириады микроскопических существ. Среди наземной лавы снуют ящерицы и красные крабы.

Куда ни глянь, птицы расправляют крылья, выискивая добычу.

Жизнь – это аппетит.

Но можно ли считать аппетит жизнью?

Где Хьюго? Джессалин успела соскучиться по мужу-фотографу. Опытный походник, он, как и еще парочка таких же туристов, не держится рядом с гидом. Как, впрочем, и с женой. Его раздражает медлительность группы и зачастую глупые вопросы, задаваемые гиду.

Есть семьи с маленькими детьми. Все с жадностью фотографируют, и гиду приходится им напоминать, чтобы они не удалялись от тропы и не подходили слишком близко к разной живности.

Джессалин, прикрыв глаза ладонью, смотрит вдаль. Хьюго ушел вверх по крутой тропе и пропал из виду. (Уходить далеко не советую, предупредил Эктор. Держитесь в поле моего зрения.) Она-то наивно думала, что на Галапагосах они с Хьюго будут проводить время вместе, ходить, держась за руки… как бы не так.