Нил Сорский - [24]

В эти майские дни жители Константинополя напряженно всматривались в ночное небо. Необычные атмо-сферные явления тревожили людей. 24 мая, в ночь полнолуния, произошло лунное затмение и в течение трех часов над городом царила полная темнота. На следующий день было решено обойти крестным ходом весь город: так всегда поступали в Константинополе в дни военных опасностей и моровых поветрий. Но 25 мая 1453 года над городом разразилась такая страшная гроза с градом, что крестный ход пришлось прекратить. «На следующий день, 26 мая, город окутал густой туман — явление, совершенно невиданное для этих мест в мае. Словно Богоматерь окутала себя облаками, чтобы не заметили, как она покидает город. Ночью вокруг купола храма Святой Софии заметили какое-то странное сияние». Согласно описанию русского очевидца, из верхних окон храма вырвалось пламя и собралось в единый столп вокруг купола церкви. Так продолжалось долгое время. Затем огненный столп достиг небес и стал невидим. Об этом необычном явлении упоминает не только автор русской Повести, но и секретарь императора Константина — Георгий Франтца. Его воспоминания заслуживают самого серьезного внимания. Всю осаду он провел в городе рядом с императором. После падения Константинополя Франтца попал в плен к туркам. Впоследствии ему удалось выкупиться из плена, около 1462 года он постригся в монахи на острове Корфу. Франтца упоминает, что поначалу свет над Софией испугал больше турок, нежели защитников города[117]. Лишь впоследствии, уже после падения Константинополя, это небесное явление в понимании людей, переживших катастрофу, приобрело свой символический священный смысл: в виде пламени от Святой Софии отошел ангел, охранявший Царьград со времен основания города.

В эти последние дни приближенные сделали еще одну попытку уговорить императора покинуть город, но он ответил: «Сколько великих и славных царей, бывших здесь прежде меня, пострадали за свое отечество; неужели я, последний, не поступлю подобно им? Нет, я умру здесь, с вами». Этот ответ был смертным приговором самому себе. Он потребовал от Константина такого напряжения душевных сил, что, произнеся эти слова, император упал без чувств.

Вечером 28 мая султан Мехмед II объезжал свои вой-ска: он решил предпринять еще одну, решающую атаку, и если она не удастся, — отказаться от Константинополя. В осажденном городе узнали об ожидавшемся нападении. Вечером того же дня торжественный крестный ход прошел по улицам и площадям Константинополя. Он завершился литургией в храме Святой Софии. «Император молился с великим усердием. Покинув императорский трон и приблизившись к иконостасу, он распростерся перед иконами Христа и Богоматери… На глазах своего духовенства, своих солдат, своего народа он готовился в час этой смертной литургии предстать перед Богом. Когда последний христианский император Константинополя повернулся и отошел от алтаря, где на протяжении стольких веков совершали богослужение его предшественники и их народ, все, бывшие в церкви, разразились громким рыданием… Затем все вернулись на свои посты между внешними и внутренними стенами и заперли за собой ворота во внутренних стенах, так что никакое отступление уже не было возможно.

Позднее вечером Константин сам покинул дворец, сел на своего арабского скакуна и в сопровождении своей свиты отправился в последнюю проверку. Ночь была темной и мрачной; падали крупные капли дождя, затем дождь перестал. Донеслись звуки с турецкой стороны — турки готовили лестницы по ту сторону крепостного рва. До пения первого петуха император уже занял свой пост у ворот Святого Романа… С первой полосой рассвета 29 мая началось наступление. Снова и снова атаковали турки под звуки литавр и флейт, под металлический лязг оружия, под грохот пушек и грохот снарядов; снова и снова отбрасывали их обороняющиеся, и они откатывались назад только для того, чтобы опять двинуться вперед под напором надвигающихся из тыла войск»[118].

В критический момент, когда был смертельно ранен командир генуэзцев Джустиниани, небольшому отряду турок удалось прорваться сквозь потайную калитку в башне Керкопорта, которую осажденные забыли закрыть после очередной вылазки. Одновременно другой отряд янычар под командованием воина гигантского роста и силы по имени Хасан пробился наверх сломанного заграждения. Раздался крик: «Город взят!» И другие турецкие части стали через горы трупов пробиваться на улицы Константинополя, на нескольких башнях появились турецкие флаги. «„Город взят, а я все еще жив!“ — таковы были последние слова императора Константина XI Палеолога, с которыми он спешился, отшвырнул от себя знаки царского достоинства, вступил в бой с янычарами и навсегда исчез во время их последнего броска»[119].

Защитники города сделали всё возможное, чтобы спасти империю. Они сделали даже невозможное: город долго и успешно оборонялся. «Но что мощно учинити противу такия силы, наипаче же противу гнева Божия грех ради наших?» — воскликнет потом автор русской Повести о падении Царьграда, комментируя эти события[120].

Верный Франтца рассказал в своих воспоминаниях о судьбе тела последнего императора Византии. Султан приказал произвести розыск, среди обезглавленных трупов было опознано тело Константина по золотым орлам на туфлях, какие имели обычай носить греческие цари. Мехмед II передал тело христианам, и те погребли его с почестями