Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [84]

. Из семерых детей Александры Михайловны и Ивана Ильича Вавиловых в живых остались только Николай и Сергей.

Глава 26 Арест

Сталин, вероятно, ждал момента, когда арест Вавилова привлечет минимум внимания, особенно в мировом научном сообществе. Такая возможность представилась в 1940 году, в первое лето Второй мировой войны, пока Советский Союз, в рамках подписанного Договора о ненападении между Германией и СССР, еще не вступил в сражение. Европа была охвачена боями между Германией и союзниками. Николай Иванович выехал из Москвы в Западную Украину, в свою последнюю научную экспедицию по сбору растений.

К началу лета 1940 года Вавилов, скорее всего, чувствовал неизбежность нависшей угрозы: его ждал арест. Голос самого значимого авторитета советской биологии и выдающегося ученого вот-вот оборвется. Он старался скрывать свою тревогу от Елены, но когда по утрам уезжал на работу на машине с шофером, то по приезде в Институт сразу же звонил жене, хотя работа была в двух шагах от дома. А в конце рабочего дня, в любое самое позднее время опять звонил ей сказать, что едет домой.

Разговоры Вавилова дома в ленинградской квартире с Еленой или с сотрудниками вращались вокруг столкновений с Лысенко. Сыну Николая Ивановича Юрию к этому времени исполнилось двенадцать. Он рос восприимчивым и прилежным, собирал фотографии автомобилей и любил читать. Он слышал, как в домашнем кабинете отец с сослуживцами допоздна разговаривали о разногласиях с Лысенко. Елена поддерживала мужа, насколько могла. Она страдала от неврологического заболевания, сковывавшего движения рук, и у нее была инвалидность[417]. Ей было тяжело вести домашнее хозяйство, и, как и Екатерина Николаевна, первая жена Николая Ивановича, она вряд ли готовила что-то, кроме бульона из кубиков.

Сослуживцы по Институту замечали усталость Вавилова. Его прежний безграничный запас сил иссяк. Как-то одна из ученых засиделась за микроскопом допоздна. В помещении было тихо и полутемно. Внезапно открылась дверь – в лабораторию вошел Николай Иванович. «Я его никогда таким не видела, – вспоминала сотрудница. – Молчаливый, уставший, он сел в кресло и долго, долго сидел молча, не снимая плаща и шляпы, прислонив к креслу палку, на которую опирался. Я потихоньку встала, согрела чайник, заварила чай и так же безмолвно подвинула Николаю Ивановичу стакан. Он выпил чай и опять долго сидел молча. Какая-то мука читалась на его лице… Наконец, он встал, пошел к двери и уже в дверях, обернувшись, сказал мне словами Шекспира: “Офелия, нет правды на земле…” Это был тот вечер, когда у него, как я узнала после, была встреча с Молотовым. Ему, наконец-то, все стало, видимо, ясно»[418].

Но у Вавилова всегда каким-то образом находился запас энтузиазма для растений. Пришло лето, время поездок на опытную станцию в Пушкине, пора было появляться там с рассветом и осматривать молодые ростки. Кусты роз, цветущих вокруг старинного викторианского особняка, присланных из Англии королевой Викторией, были усыпаны бутонами. Сила Вавилова и его уязвимость были в том, что ради науки он мог отказаться от всего, даже от собственного благополучия. Летом Николай Иванович увлеченно взялся за новые опыты по скрещиванию пшениц и льнов.

Несмотря на узурпацию власти Лысенко, Вавилов по-прежнему сохранял пост «двойного» директора – в Институте растениеводства в Ленинграде и в Институте генетики в Москве. В последнем письме, отправленном за рубеж 22 июня 1940 года, Вавилов писал английскому хлопководу С. К. Харланду, что «работа в… институте продвигается», хотя «у нас идут горячие споры с группой ученых во главе с Лысенко, которые считают, что путем изменения внешних условий можно изменить генотип в любом направлении – ламаркистская точка зрения. Мы на другой стороне – “консерваторы”, “классические” генетики»[419].

Даже под конец научной жизни Вавилов не давал баталиям отвлекать его от работ над новыми сортами, от таксономических исследований и публикации научных монографий. Его мировая коллекция насчитывала уже двести пятьдесят тысяч образцов растений. В статье 1940 года «Интродукция растений в советское время и ее результаты» Вавилов отметил, что между 1930 и 1940 годами его Институт разослал до пяти миллионов пакетов с семенами в другие сельскохозяйственные учреждения для исследований и селекции. Сам ВИР ввел в производство двести пятьдесят четыре сорта, половина из них – плодовые и ягодные культуры. Многие из сортов были подобраны применительно к особенностям климатических зон СССР, от Арктики до субтропиков, и включали широкий спектр растений: от основных зерновых, таких как пшеница, рожь, ячмень и овес, до лекарственных. Очень успешно шло выращивание хинного дерева, привезенного из Южной Америки[420].

Начиная с 1930-х годов Вавилов и коллектив из восьмидесяти специалистов готовили издание монументальной ботанической энциклопедии «Культурная флора СССР». К 1940 году вышли первые семь томов, включая уникальные монографии по хлебным злакам, зерновым бобовым, орехоплодным и прядильным культурам. Эти тома должны были служить настольными справочниками для ботаников и селекционеров. В дополнение к этому Вавилов готовил новое международное методическое руководство – «Теоретические основы селекции растений», совместный труд с участием шестидесяти авторов. Вышли первые два, а затем и третий том, общим объемом 2600 страниц.