Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [83]
Вавилов, как и все генетики, снова и снова задавался одним и тем же вопросом: какую роль в их преследовании играет Сталин. Рассказывают, что 20 ноября 1939 года в 22:00 Сталин вызвал Вавилова в Кремль. Это была его единственная аудиенция с глазу на глаз. Войдя в кабинет, Николай Иванович увидел, что Сталин ходит по комнате, глядя в пол; на приветствие Вавилова он не ответил. Вавилов подождал, затем начал рассказывать о работе Института. Сталин продолжал молча мерить шагами кабинет. Через несколько минут он сел за стол. «Ну что, гражданин Вавилов, долго вы еще будете заниматься пустяками, цветочками и прочей ерундой? Когда вы станете повышать продуктивность полей?»
Николай Иванович заговорил о своих исследованиях и стал объяснять, в чем ценность мировой коллекции. Сталин немного послушал, затем оборвал его: «Вы свободны». (Неясно, имела ли место эта встреча в действительности, поскольку имени Вавилова нет в официальном журнале посетителей Сталина, который считается надежным списком посещений генсека.)[411] Но есть свидетельство того, что Вавилов считал своим главным гонителем именно Сталина, а не Лысенко. Молодой генетик Николай Дубинин вспоминал, как однажды в 1939 году Вавилов пригласил группу ученых к себе в московскую квартиру около Курского вокзала, и они заговорили о позиции Сталина. «Знаете ли вы, – спросил Вавилов, по рассказу Дубинина, – что И. В. Сталин недоволен мной и что он поддерживает Т. Д. Лысенко?» Дубинин ответил: «…Но И. В. Сталин молчит, а это можно понять как приглашение к продолжению дискуссии». «Да, возможно, вы правы, – продолжил Н. И. Вавилов, – но у меня все же создается впечатление, что я, вы и другие генетики часто спорим не с Т. Д. Лысенко, а с И. В. Сталиным. Быть в оппозиции к взглядам И. В. Сталина, хотя бы и в области биологии, – это вещь неприятная»[412].
Пока в конце 1939 года Вавилов находился в научной экспедиции по Северному Кавказу, Лысенко в его отсутствие заменил весь ученый совет ВИР. Из его состава были удалены двадцать семь наиболее крупных научных специалистов. Вавилов был возмущен. В письме новому наркому земледелия Ивану Бенедиктову он протестовал против решения Лысенко, которое было «случаем совершенно исключительным в истории советской науки» и представляло собой «недопустимое сведение счетов»[413]. Среди выведенных из ученого совета были друзья Николая Ивановича Георгий Карпеченко, заведующий лабораторией генетики, и Леонид Говоров, заведующий отделом зерновых бобовых. Вавилов перечислил в письме имена всех двадцати семи исключенных сотрудников, некоторые из них были членами партии. Их заменили на людей Лысенко, «ему угодных по научным воззрениям».
«…Обход директора в важнейшем вопросе состава квалифицированного совета по меньшей мере является странным», – написал Вавилов, указав, что исполнение лысенковского постановления означало, что «…не может идти нормально жизнь Института». Вавилов опять предложил уйти в отставку, поскольку постановление Лысенко делало для него «…невозможным продолжение руководства Институтом»[414]. Он просил «срочного вмешательства» наркома, но Бенедиктов не стал вмешиваться. Он уже сделал свой выбор и выступал заодно с Лысенко.
С каждой неделей Николай Иванович чувствовал себя все более подавленным. Как-то в марте 1940 года в Москве он предложил знакомому проводить его до ВАСХНИЛ. Они медленно шли пешком. Спустя несколько минут Николай Иванович остановился и сказал, что «устал жить, что он многое встряхнул в науке и практике, но что, вероятно, скоро пора кончать». Его собеседник вспоминал: «При этом он немного присел, развел руками, снял барашковую шапку и, выпрямившись, порывисто нахлобучил ее на голову». Знакомый запротестовал, что сдаваться рано, впереди длинная жизнь и Вавилов еще многое сможет сделать.
Уже стемнело, было около 10 часов вечера, и спутник предложил идти в ВАСХНИЛ. «Но он продолжал стоять, глядя на восток поверх кровлей Ярославского вокзала, сказал, что смотрит в сторону бескрайней Сибири, заговорил о том, что мы многое должны сделать для развития Сибири, упомянул о ее природных ресурсах, о массивах неосвоенных целинных земель… Я еще раз предложил Николаю Ивановичу идти в помещение, но он хотел еще постоять, пожаловался на здоровье, сказал, что оно уже сильно подорвано: в последнее время болят суставы, сдает сердце…» Ему было пятьдесят два года, и он очень постарел для своего возраста.
Было почти одиннадцать вечера, когда Вавилов согласился пойти в академию, сказав, что сможет там поработать часа два-три и поспать в кабинете на диване. Он добавил, что это дело привычное и часов в пять он встанет и еще поработает в «утренней тишине»[415].
В последнюю неделю февраля 1940 года заболела сестра Вавилова Александра. Сначала думали, что у нее сильная простуда, но потом ее пришлось положить в больницу. Николай Иванович навещал ее каждый день, как когда-то младшую сестру Лидию, умиравшую в 1914 году от оспы. Александре становилось все хуже, и она умерла 3 апреля, через два года после смерти матери. Сергей Вавилов написал в дневнике: «Такая мистика чисел. ‹…› Жизнь кажется такой бессмысленной в эти минуты»
