Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [81]

.

«Л.: Вы считаете, что центр происхождения человека где-то там, а мы [русские. – П. П.] находимся где-то на периферии.

Н. И. Вавилов: Вы неправильно поняли, я не считаю, а это несомненно, что человечество возникло в Старом Свете тогда, когда в Новом Свете человека не было. ‹…›.

Л.: Получается так, что человек произошел в одном месте, я не верю, чтобы в одном месте произошел.

Н. И. Вавилов: Я вам уже сказал, что не в одном месте, а в Старом Свете… ‹…›

Л.: Это связано с вашим взглядом на культурные растения?

Н. И. Вавилов: Моя краткая концепция эволюции культурных растений, моя основная идея, положенная в изучение материалов, заключается в том, что центр происхождения видов растений – это закон и что один и тот же вид растений в разных местах независимо не возникает, а распространяется по материкам из одной какой-то области.

Л.: Вот говорят о картофеле, что его из Америки привезли, – я в это не верю. Вы знаете, что Ленин говорил?

Н. И. Вавилов: Об этом говорят факты и исторические документы. Мы знаем хорошо, что только при Петре I картофель появился в нашей стране.

Л.: Откуда мы знаем, что при Петре I?

Н. И. Вавилов: Есть точные исторические документы. Я с большим удовольствием могу вам об этом подробнее рассказать».

Вмешивается Лысенко:

«Т. Д. Лысенко: Картофель был ввезен в бывшую Россию – это факт. Против фактов не пойдешь. Но не об этом идет речь. Речь идет о другом… Речь идет о том, что если картофель образовался в Америке, то значит ли это, что в Москве, Киеве или Харькове он до второго пришествия из старого вида не образуется? Могут ли новые виды пшеницы возникать в Москве, Ленинграде, в любом другом месте? По-моему, могут образовываться. И тогда как рассматривать вашу идею о центрах происхождения – в этом дело».

Лысенко продолжает:

«Т. Д. Лысенко: Я понял так, что то, что написано, что мы приходим к мысли, выдвинутой вашим учителем Бэтсоном о том, что процесс эволюции надо рассматривать как процесс упрощения. Вы говорите, что такая эволюция бывает. А вот в 4-й главе истории партии написано, что эволюция – это усложнение. ‹…›

Н. И. Вавилов: … Когда я учился у Бэтсона – это был самый крупный ученый, учился я сначала у Геккеля – дарвиниста, потом у Бэтсона.

Л.: Антидарвиниста.

Н. И. Вавилов: Нет. Я вам когда-нибудь расскажу о Бэтсоне, наилюбопытнейший, интереснейший был человек.

Л.: А нельзя ли вам поучиться у Маркса?»

И затем: «Марксизм – единственная наука. Ведь дарвинизм только часть, а ведь настоящую теорию познания мира дали Маркс, Энгельс, Ленин. ‹…›

Н. И. Вавилов: Я Маркса 4–5 раз штудировал и готов идти дальше».

Вавилов попробовал прервать словесную перепалку и отметил, как трудно сторонам вести диалог, как их споры затмили возможное взаимопонимание: «К сожалению, язык стал суконным, специальным… трудно для понимания не только для других специалистов, но даже для ботаников. ‹…› Мы друг друга не понимаем, а речь идет о великих делах. Мы разработали методы изучения жизни растений, но, чтобы понять друг друга, мы должны освоить терминологию. Однобокость, о которой вы говорите, – это глубокая неправда. Создается недопустимая в Советском Союзе аномалия, когда, пользуясь теоретическими разногласиями, ведут тонкую игру. Вы представляете, как сложно и трудно руководить аспирантами, потому что все время говорят, что ты не разделяешь взглядов Лысенко. Кто из нас прав, история увидит».

Вавилов признал: «…Я перегруженный человек, потому что работаю и за ученого секретаря, и за заместителя, и даже за помощника по финансовой части. Я, может быть, должен был бы это поподробнее написать. …Трофим Денисович, если бы он захотел спокойно выслушать, а не рыться в страницах…»

«Т. Д. Лысенко: (из заключительного слова): …Я согласен с вами, Николай Иванович, работать вам трудновато. Об этом мы как будто не раз говорили с вами, и я искренне жалел вас. ‹…› Ведь вы мне не подчиняетесь идейно… ‹…› …нам нужно принимать какие-то меры, так нельзя, так дальше нельзя работать. ‹…› Поэтому тут приходится надеяться на других, приходится идти по другой линии, по линии административного подчинения…»

Результатом совещания была беспрецедентная резолюция, предложенная Лысенко. Работу ВИР признали неудовлетворительной. Вскоре Вавилову предстояло узнать, какие меры имел в виду Лысенко в своем зловещем заключительном слове. Вавилова обвинили в том, что он «организует систематическую кампанию, имеющую целью дискредитировать Лысенко как ученого»[400], то есть в антигосударственном преступлении, по мнению главы НКВД Лаврентия Берии. Берия просил у Молотова, председателя Совета народных комиссаров СССР (высшего органа государственной власти), дать согласие на арест Вавилова, но ответа не получил. Видимо, Сталин тогда чувствовал, что время еще не подошло.

Летом 1939 года работавшие с Вавиловым стали замечать, что его здоровье пошатнулось. «Он как-то потускнел в последний год. Не стало прежнего блеска в глазах, всегдашней вавиловской, чуточку иронической веселости», – писал один из них. Привратник в институте заметил, что Вавилов начал задыхаться, поднимаясь вверх по парадной лестнице. «Сердце, брат…» – поделился с ним ученый