Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [80]

Пока шли эти неприглядные публичные распри, Вавилов продолжал переписку с зарубежными коллегами. Помня о том, что его почту почти наверняка перехватывает и читает госбезопасность, он делал вид, что работа все еще идет нормально. «Работа идет хорошо как в Институте генетики, так и в Институте растениеводства», – писал он Мёллеру. Результаты работы по хинному дереву оказывались «очень обещающими». Он «…занят экспериментальной работой в Детском Селе»[391]. Он трудится над «…разработкой новой экологической классификации зерновых и льна», писал он С. К. Харланду. Он готовит «…книгу по эволюции культурных растений»[392].

Но в более позднем письме Мёллеру он был более откровенен: «Мы сейчас горячо отстаиваем менделизм-морганизм. ‹…› Споры, которые мы вели в 1936 г., приняли еще более острую форму. Актеры этой драмы почти все те же. Сейчас под вопрос поставлена достоверность соотношения 3:1. ‹…› Некоторые экстремисты из Одессы полагают, что менделизм и хромосомная теория устарели и что их нужно заменить дарвинизмом и теорией развития Мичурина и Лысенко»[393].

Если в письмах из-за границы спрашивали про Лысенко, Вавилов воздерживался от комментариев. Теперь он с сарказмом называл его «доктор Лысенко»[394]. Вероятно, он помнил про цензоров писем в НКВД, отвечая американскому ученому на вопрос об экспериментах Лысенко: «Этот вопрос очень нас интересует… Некоторые из нас более оптимистичны, некоторые смотрят на это пессимистически. Могу прислать Вам работу доктора Лысенко под названием “Изменение природы растений”, которая считается самым важным его вкладом»[395].

Хотя Вавилов старался продолжать работу, словно ничего не происходило, сотрудников беспокоило состояние его здоровья. Вид у него был измученный, особенно однажды после целого дня в лекционном зале института, где ему пришлось выслушивать критику и отвечать на нее. Он «…с мокрыми от пота волосами… в одно и то же время и кротко, и недоумевающе, возмущенным голосом начинал возражать, искренне стремясь убедить оппозиционеров, что все выказанное ими есть плод невежества… и уходил с кафедры под свист и улюлюканье»[396]. Видя его переутомление, друзья попытались отправить его в отпуск на курорт, желательно на Черное море. Вавилов почти никогда не брал отпуск: говорил, что не может прервать научную работу даже на выходные. Он долго противился, потом согласился. Когда к поездке все было готово, он в последнюю минуту ее отменил, сказав, что отдыхать ему некогда. Мы не знаем, должны ли были Елена и Юрий ехать вместе с ним.

Начинался последний год Вавилова на свободе. Он окончательно осознал, что надежды на примирение сторон уже нет. Он все еще принимал в ВИР иностранных исследователей. Осенью 1938 года Джек Хокс, молодой ученый из Кембриджского университета, приезжал изучать коллекцию картофеля. Он счел Вавилова «…особенным человеком, очень общительным и блестящим собеседником на различные темы»[397]. Вавилов рассказал Хоксу, что Лысенко «…совсем не был ученым и, конечно, не генетиком…», но «…имел удивительный публичный успех, который помогал ему перетянуть на свою сторону и правительство…». Как понял Хокс, «одна вещь, которая беспокоит Вавилова» – это то обстоятельство, что Лысенко получает на свои работы намного больше средств.

После поездки Хокс написал статью в «Правду» от лица «британских ученых», которые, по его словам, сначала восхищались лысенковской яровизацией, но теперь «мы считаем, что он не принимает к сведению генетику и аргументы… нет никаких свидетельств того, чтобы генетическое строение растения могло бы быть изменено внешней средой. То, что заявляет Лысенко, – просто еще одна форма ламаркизма». Письмо не было опубликовано.

Вавилов понимал, что отступать нельзя, и был готов к этому. Выступая в ВИР на заседании Секции научных работников в марте 1939 года, он четко изложил суть разногласий с Лысенко: «… существуют две позиции – позиция Одесского института и позиция ВИР. При этом надо сказать, что позиция ВИР – это позиция современной мировой науки, написанной не фашистами, а просто передовыми тружениками». «И если бы мы собрали здесь аудиторию, состоящую из самых крупных селекционеров (практиков и теоретиков), то я уверен, что они голосовали бы с вашим покорным слугой, а не с Одесским институтом». «…Положение таково, что, какую бы вы ни взяли иностранную книжку, все они идут поперек учения Одесского института. Значит, эти книжки сжигать прикажете? Не пойдем на это». «Это дело очень сложное. Приказом, хотя бы наркома, оно не решается. Пойдем на костер, будем гореть, но от своих убеждений не откажемся»[398].

Глава 25 Товарищи философы

Время научной полемики прошло. Осенью 1939 года ЦК партии организовал последнюю дискуссию. Ею руководили не деятели науки, а философы-марксисты.

На новой влиятельной должности главы ВАСХНИЛ Трофим Лысенко, малообразованный яровизатор и «босоногий ученый» из-под Харькова, превратился в устрашающего, заносчивого и высокомерного партийного политикана. Когда он вызвал Вавилова в Москву дать отчет о работе ВИРа, его не интересовал конструктивный научный диалог, когда-то предложенный ему Вавиловым. Его также не интересовал доклад о самой богатой в мире коллекции культурных растений, насчитывавшей уже двести пятьдесят тысяч образцов. Он был заинтересован только в одном: в унижении Вавилова как ученого и в полной победе над ним. Для этого позорного спектакля Лысенко взял в подпевалы своего приспешника из ВАСХНИЛ, грубияна по фамилии Лукьяненко. Майское заседание 1939 года стенографировалось. Вот как проходило разбирательство