Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [75]

. «Клевета есть обычный прием врагов Советского Союза, в этом особенно преуспевает фашизм», – говорилось в телеграмме. Об атаке на классическую генетику было сказано: «Мы спорим, дискутируем о существующих теориях в генетике и селекции, мы вызываем друг друга на социалистическое соревнование, и должен вам сказать прямо, что это – сильный стимул, который значит повышенный уровень работы». В конце шло заверение: «Я более, чем многие другие, обязан правительству СССР за огромное внимание к руководимому мной учреждению и моей личной работе. Как верный сын Советской страны, я считаю своим долгом и счастьем работать на пользу моей родины и отдать самого себя науке в СССР».

Доводы Вавилова не убедили международный организационный комитет по созыву генетического конгресса, состоявший из представителей нескольких стран. Начался поиск нового места его проведения. В результате выбор пал на шотландский Эдинбург. Пропал последний, лучший шанс Вавилова доказать партийно-государственному руководству, что преобладать должна генетика, а не лысенкоизм.

Глава 23 Большой террор

1937 год вошел в историю как начало второй волны репрессий, массовых арестов и показательных судебных процессов. Сталин требовал безоговорочного исполнения всех решений, принятых наверху. Партийцы и военные, не выполнившие этого требования, были уничтожены. Сталин произнес известную речь о мерах по «ликвидации троцкистских и иных двурушников». Был арестован и через год расстрелян многолетний теоретик партии Николай Бухарин. Под ударом оказалась старая гвардия большевиков, а любая полемика – социальная, научная, политическая – была заключена в жесткие рамки. В новых страшных репрессиях генетиков заклеймили как предателей. Усилились нападки лично на Вавилова.

В пик сталинского кровопролития 1937 года легендарный оптимизм Николая Ивановича начал ему изменять. Он обсуждал с членами семьи вероятность собственного скорого ареста. Вавилов был директором Института в Ленинграде и директором Института генетики в Москве и вынужден был часто ездить из Ленинграда в Москву и обратно. В Москве он всегда навещал квартиру на Грузинском Валу, где теперь жила его мать с его бывшей женой Катей и его сыном Олегом. Во время одного из таких визитов пришел и его брат Сергей. Когда настала пора прощаться, Николай Иванович «с несвойственной ему грустью» сказал, что предвидит очень трудное время[358]. Садясь в поезд в Ленинграде, добавил он с горечью, он никогда не бывает уверен, что доедет до Москвы. Он посоветовал всем присутствовавшим быть осторожными в разговорах, особенно если речь идет о членах семьи или о политике. Он предостерег, что всегда найдется тот, кому не следует доверять. Потом он взял листок бумаги и написал несколько строк по-английски – обращение Британского правительства к гражданам в годы Первой мировой войны:

If you your lips

Will keep from slips

Five things you must beware:

Of whom you speak,

To whom you speak,

And how, and when, and where.

(Пять правил чти,

Всегда следи,

Чтоб не попасть впросак: О ком и с кем

Ты говоришь,

Когда, и где, и как.)

(ПЕР. С. СОЛОВЬЕВА)

Катя умоляла Николая Ивановича не воевать с Лысенко. Она просила его держать себя в руках, вести себя как брат, работать и держаться на заднем плане. «Если ты будешь и дальше проявлять свою гордыню, ты погибнешь. Спрячь в карман гордость. Гордые люди не могут спокойно жить»[359]. Но давать такие советы уже было поздно.

Менее чем через две недели после сессии ВАСХНИЛ зав. сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б) Яковлев и приспешник Лысенко Исаак Презент яростно напали на Вавилова в печати. Александр Коль, который в течение десяти лет доносил на Вавилова в госбезопасность, продолжил свою подлую работу.

Яковлев критиковал генетику как ретроградную и метафизическую буржуазную дисциплину, обвиняя генетиков в реакционности и вредительстве. Он сравнил генетику с религиозным учением: «бессмертный генотип растения, животного или человека и смертная одежда этого генотипа (фенотип)» были тем же, что «бессмертный дух и смертное тело большинства религий»[360]. Яковлев указал на Вавилова как лидера этой политически неприемлемой науки.

Мёллеровские слова о связи ламаркизма с расизмом все еще саднили, и Яковлев развернул это обвинение против генетиков. Генетика, по его словам, «представляет собой теоретический фундамент для столь модной в некоторых странах теории преимущества той или иной расы, будто бы владеющей наилучшим запасом генов, или богатых классов, будто бы являющихся также монопольными “владельцами” этих особо ценных генов». В лысенковском лагере теперь утверждали, что неизменяемость гена в описании Менделя несовместима с дарвинизмом. В их интерпретации менделевская генетика своим предположением, что гены могут передаваться следующему поколению без изменений, якобы отрицает прогрессивную биологическую эволюцию и применяется для обоснования доктрины о превосходстве одной расы. В этой упрощенной конструкции генетиков назвали антидарвинистами и расистами. Кроме садовника Ивана Мичурина, лысенковцы подключили еще одно имя из прошлого – Климента Тимирязева, бывшего либерального профессора Петровской сельскохозяйственной академии. Они сослались на выдернутые из контекста слова из статьи Тимирязева о менделевской генетике как вторжении в науку «клерикального и националистического элемента». Этого хватило, чтобы лысенковцам он пришелся по нраву.