Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [73]

Он также утверждал, что растения можно «воспитывать», изменяя их наследственную природу в нужном направлении. Он привел в пример один-единственный опыт посева: одно растение озимой пшеницы в течение нескольких поколений превратилось в яровую форму под влиянием изменений окружающей среды – температуры воздуха и влажности. Согласно Лысенко, это доказало, что, вопреки утверждениям генетиков, неизменных генов не существует и все зависит от условий среды.

Для людей даже с минимальными научными познаниями самым поразительным в выступлении Лысенко было его абсолютно серьезное заявление, что один эксперимент на единственном растении мог служить доказательством теории. Как отметил в 1969 году русский биохимик, историк науки и летописец лысенкоизма Жорес Александрович Медведев, «опыт без повторности – это не научный опыт. Одно зерно могло быть либо гибридным, либо мутантом, либо примесью. Одно случайное зерно – это не представитель озимого сорта»[344].

Но Лысенко было безразлично мнение ученых. Он винил Вавилова и генетиков в том, что те, по его словам, «упустили из рук хорошую работу». Откажись они от идеи существования генов, «они легко могли бы прийти к выводу, что озимые растения в известные моменты своей жизни, при известных условиях, могут превращаться, могут изменять свою наследственную природу яровости и наоборот, что мы довольно успешно экспериментально теперь и делаем. Приняв нашу точку зрения, и Н. И. Вавилов сможет переделывать природу озимых растений в яровые. Причем любой озимый сорт при любом количестве растений можно переделать в яровой»[345].

При этом заявлении Вавилов не сдержался. «Наследственность переделаете?» – спросил он из зала в полный голос. «Да, наследственность!» – выпалил Лысенко без дальнейших объяснений.

Лысенко так и не смог повторить опыт с озимой пшеницей, чтобы придать ему научную убедительность. От этой идеи откажутся, как в конце концов отказались и от его метода массовой яровизации. Но на основе одного-единственного опыта с пшеницей он полностью отверг хромосомную теорию и отрицал существование гена, назвав его «выдуманным генетиками». Взамен он предлагал собственную новую теорию: «Наследственная основа не является каким-то особым саморазмножающимся веществом. Наследственной основой является клетка, которая развивается, превращается в организм. В этой клетке разнозначимы разные органеллы, но нет ни одного кусочка, не подверженного развитию эволюции»[346]. Вот так, без научных публикаций, без дополнительных опытов, без новых фактических данных официально родился лысенкоизм – путаная тарабарщина из неоламаркизма.

Политические боссы, от которых настойчиво требовали решений, приносящих практические результаты, сочли, что предложение Лысенко – это полноправная альтернатива генетике. По их мнению, генетики не смогли убедительно опровергнуть взгляды Лысенко. Некоторые даже дали обоснованный повод сомневаться в собственной теории, допустив, что абсолютная интерпретация неизменяемости гена – это действительно слабое место, а роль внешней среды не до конца прояснена.

После речи Лысенко в защиту генетики выступил еще один докладчик – американец Герман Мёллер. Вавилов просил его изложить каноны генетики, и тот сделал прекрасный доклад. Но у Мёллера был бойцовский характер, и он не мог не поспорить с докладом Лысенко – хотя Вавилов, как друг и начальник, предостерегал его и просил быть сдержаннее[347]. В более жестких выражениях, чем все коллеги, Мёллер сказал, что идеи Лысенко – это «знахарство», «астрология» и «алхимия». Он также призвал обратить внимание на фашистские, расовые и классовые идеи, вытекавшие из ламаркизма.

Если считать ламаркизм верным учением, сказал Мёллер, то «представители слоев населения, угнетавшихся на протяжении многих поколений, якобы являются людьми низшего сорта по своим врожденным свойствам». Выступление Мёллера было чревато последствиями для Вавилова. Ранее Кремль уже наложил запрет на евгеническую тематику как идеологическую платформу расизма, которую пустил в ход Гитлер, введя закон о принудительной стерилизации. Мало того, что Мёллер нарушил официальный запрет, он к тому же обвинил неоламаркистов, одним из которых был Сталин, в приверженности доктрине, которую фашисты использовали в расистских целях[348].

На следующий день рано утром Вавилов пришел в гостиницу к Мёллеру. Тот позже вспоминал, что всего дважды в жизни видел друга «в состоянии потери душевного равновесия»[349]. В первый раз это случилось, когда однажды в кремлевском коридоре, поворачивая за угол, Вавилов неожиданно столкнулся лицом к лицу со Сталиным. Сталин параноидально страшился за свою жизнь и, увидев Вавилова с портфелем, полным бумаг, возможно, испугался на долю секунды, что там бомба. Он бросил хмурый взгляд на Николая Ивановича и торопливо скрылся в кабинете. Вавилов был сильно потрясен и, как видел Мёллер, еще какое-то время не мог прийти в себя.

Тем утром в Москве Мёллер обратил внимание, что Вавилов был так же взволнован. В изложении Мёллера, Вавилов рассказал, что увязка ламаркизма с фашизмом и расизмом вызвала «горячие дебаты на всю ночь среди организаторов публичной дискуссии и тех, кто стоял за их спиной. Целью этих дебатов было выработать линию, которую следует проводить в отношении вообще всех генетиков (для обоснования этой линии – ссылаться на меня), а также предопределить результат дискуссии. Поэтому он умолял меня в какой-то форме публично взять назад мое заявление»