Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [67]
Через месяц ОГПУ начало аресты сотрудников вавиловского Института, включая руководство. «…Здесь свалилась гора событий изумительных, выбыло 20 человек из строя», – сообщил Вавилов в письме другу Андрею Афанасьевичу Сапегину, который был начальником Лысенко в селекционно-генетическом институте в Одессе[299]. Среди арестованных оказались Виктор Евграфович Писарев, директор Центральной генетической и селекционной опытной станции в Детском Селе под Ленинградом, Григорий Андреевич Левитский, заведующий отделом цитологии (его освободили в конце года), и Николай Александрович Максимов, руководитель отдела физиологии растений ВИРа. Максимов был первым ученым, раскритиковавшим яровизацию Лысенко на съезде 1929 года, верно указав на то, что яровизация – это не открытие.
Как вспоминала научный сотрудник Института, аресты происходили внезапно: «Но вот среди ясного неба вдруг раздавался удар грома – неожиданно появлялся “дракон” и выхватывал кого-либо из нас. ‹…› Что-то особенно мрачное и зловещее было в том, что было совершенно непонятно, откуда появляется “дракон” и почему похищает того или другого»[300].
После одного из арестов Николай Иванович ехал в машине домой с коллегой с собрания в зале Академии наук в Ленинграде. «Что это такое, ведь это уже совсем непонятно! Может быть, и нас скоро арестуют», – говорил Вавилов[301]. «Не арестуют… ‹…› Cколько на нас наговаривают, а мы все целы!» – ответила его сотрудница, надеясь его успокоить.
Хотя аресты случались выборочно, вавиловские сотрудники доверчиво считали, что ОГПУ действовало по закону. Растениеводство было настолько безобидной работой, что для арестов должны были быть веские причины. Арестованные должны были быть в чем-то виноваты. «Но ведь не может же быть, что Михаил Григорьевич [арестованный накануне. – П. П.] в чем-то виноват», – возразил Вавилов. «Конечно, не может. Тут или донос, или ошибка», – ответила его собеседница.
Но советской госбезопасности никогда не требовалось законное основание для ареста. В одних случаях обвинение строилось на принадлежности к вымышленной Трудовой крестьянской партии, «разгромленной» ОГПУ в 1930 году. Других арестованных обвиняли в таких сфабрикованных преступлениях, как «вредительство» и «саботаж». Часто на жестоких допросах из арестованных выбивали показания на их начальника, Николая Ивановича. Некоторые отказывались, а кто-то не выдерживал давления и подписывал «признания». Одни были осуждены и сосланы на Север или в Сибирь, другие вернулись в Ленинград и рассказали о жутких пытках.
Арестованный ботаник Михаил Григорьевич Попов отсидел и вышел на волю. Он рассказывал Вавилову, что следователи пытались заставить его подписать ложное признание, но он отказался. Другой ученый, заведующий отделом кормовых культур, рассказал, как его круглосуточно допрашивали. Он не смог этого вынести и «сознался» во всем, включая обвинения против других сотрудников Института[302]. Когда его освободили, он «счел своим долгом» рассказать об этом Николаю Ивановичу.
«Я его не осуждаю, чувствую к нему большое сожаление… и все-таки, все-таки и презрение…» – сказал Вавилов коллеге. Но Вавилов вступался за арестованных сотрудников и не боялся обращаться на самый верх, к наркому земледелия Яковлеву. Выступления в защиту арестованных в те годы являлись преступлением против государства[303]. В досье ОГПУ в деле Вавилова появилась запись о том, что он делал все возможное, чтобы добиться освобождения арестованных: «После ареста основных деятелей “ТКП” Вавилов принимал все меры к тому, чтобы добиться их реабилитации. Принимал от осужденных и их жен заявления, ходатайствовал об их освобождении, заявляя о невиновности арестованных. Представил Яковлеву, арестованному впоследствии как враг народа, список на освобождение 44 чел.»[304].
Он также поручал сотрудникам поднимать моральный дух на тех опытных станциях, где случались аресты. Когда троих ученых арестовали в отделении в Сухуми, он отправил туда одного из старших научных сотрудников: «…надо их подбодрить, надо их подтянуть, и надо помочь им по-товарищески, и просить оказать содействие и местных людей»; надо «поддержать честь института»[305]. В данном случае все трое вскоре были освобождены.
Теперь атака на Институт шла с двух сторон. На ВИР в открытую нападали Яковлев и Лысенко за агрономическую теорию и сельскохозяйственное производство. Тайное наступление вело ОГПУ, постоянно добавляя сведения в «оперативное расследование» деятельности Вавилова – досье, предваряющее арест. Оно хранилось в экономическом управлении ОГПУ, чьи агенты докладывали о содержании досье лично Сталину.
Письмо на имя Сталина от начальника ЭКУ ОГПУ подводило твердую базу под немедленный арест Вавилова. В письме без даты, которое предположительно было написано в конце 1933 – начале 1934 года, Вавилов обвинялся в принадлежности к антисоветской организации, в антисоветских политических взглядах, во «вредительской работе», в неофициальных отношениях с «иностранными и бело-эмигрантскими к-р группами» и в нежелательных связях с высокопоставленными должностными лицами в правительстве Франции.
