Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [66]

]. «Вы можете сейчас считать его утопией. Это – будущее. Это – столетний план».

«Столетний?» – воскликнул репортер, изумленный временными рамками. «Понадобится сто лет для того, чтобы применить мой метод», – спокойно ответил Вавилов. В этот момент такси подъехало к Институту Пастера, и Вавилов попрощался: «Простите меня, сударь, жизнь коротка, время не терпит!»

Когда агенты ОГПУ делали сводку статьи, то исказили ее настолько, что Вавилов изображался критиком советского руководства и коммунизма. В досье ОГПУ его слова звучат так: «Я служу не правительству, а моей стране. Я раньше был царским приват-доцентом, а остался жить в моей стране, которая является по-прежнему Россией»[293]. Это сочли косвенным указанием на то, что советскую власть он воспринимает как временное явление и верит, что дореволюционная ситуация скоро вернется. Оперативники знали свое дело.

В Берлине Вавилов побывал в филиале института Общества кайзера Вильгельма по развитию науки, в котором работал американский генетик Герман Мёллер[294]. Мёллер вряд ли смог бы найти более неудачное время для приезда в Германию. Только что, в январе 1933 года, Гитлер стал канцлером и продвигал евгенический закон о принудительной стерилизации. Не за горами были аресты и притеснения евреев, а среди предков Мёллера как раз были евреи. Он также был социалистом. Это стало одной из причин, по которой Вавилов предложил Мёллеру должность старшего генетика Лаборатории генетики АН СССР в Ленинграде. Тот с готовностью принял приглашение. Как отметил биограф Мёллера Элоф Аксель Карлсон, это предложение «означало для Мёллера возможность вести научные исследования, о которых он мог только мечтать. Штатная должность, щедрый бюджет, большая группа аспирантов и поддержка Вавилова, одного из самых влиятельных людей в сфере науки в СССР – нельзя было упустить такую возможность»[295].

Вавилов, в свою очередь, счел согласие Мёллера работать в СССР большой удачей для советской науки. Он убедил одного из лучших американских исследователей-генетиков приехать работать в Советский Союз. Но в глазах НКВД это выглядело отнюдь не патриотично и не благородно – лишь как очередной пример симпатии Вавилова к западной науке. Братание с американцами – еще один камень, который в него бросят.

Глава 20 Удары грома и драконы

Зимой 1932–1933 годов Советский Союз опять оказался в тисках голода. Погибли пять миллионов человек, в основном в богатой земельными угодьями Украине. Голод был прямым следствием принудительной конфискации зерна у крестьян, с тем чтобы прокормить города. Вместо того, чтобы обратиться к мировой общественности, как это в 1921 году сделал Ленин, Сталин скрывал катастрофу даже от своих сограждан. Он нашел козла отпущения.

Однажды поздним апрельским вечером 1933 года, после того как Вавилов вернулся из Америки, в его московскую квартиру неожиданно прибежала бывшая коллега по «Петровке». Лидия Петровна Бреславец была необычно взволнована. До нее дошли слухи, что на следующий день Вавилова вызовут в Кремль на проработку за трату времени и денег на зарубежные поездки. Вавилов постарался успокоить ее. Он был уверен, что все будет в порядке. Только что законченная экспедиция в Америку увенчалась большим успехом: он привез тысячи семян и образцов ценных растений, семь тонн из одной только Аргентины, а также семена хинного дерева. «Пустяки все это, – успокоил он Бреславец. – В ЦК неглупые люди сидят, разберутся»[296].

Но информация Бреславец была верной. Вавилова вызвали в Совнарком, который контролировал государственные расходы. Ряд бывших работников ВАСХНИЛ пожаловались на экспедиции Николая Ивановича и в целом на организацию научно-исследовательской работы в области сельского хозяйства. По сути, Совнарком хотел перераспределить функции Академии между Ленинградом и отраслевыми институтами. Вавилов с досадой писал одному из коллег, что президиум ВАСХНИЛ «…конечно, не справляется со своей работой». «В самой Академии нет самых необходимых звеньев сильного финансового управления, нет органов снабжения, которые бы заботились о нуждах Института… Даже в последнее время нет ученого секретаря. ‹…› Я буквально задавлен многочисленными обязанностями…»[297].

Вавилов в очередной раз попробовал объяснить наркомам, что и финансовое, и административное бремя стало очень тяжелым, и ходатайствовал об увольнении; ему опять отказали. Вавилов пока что оставался во главе ВАСХНИЛ, но сделался «невыездным» – этим термином называли тех, кому никогда больше не позволят выехать за границу, даже на международный конгресс.

Вдобавок ОГПУ активно взялось набирать информаторов внутри вавиловского Института. Один из ученых вспоминал: «Начиная с 1931–1932 года в “большой дом” в Ленинграде, в КГБ, начали приглашать молодых сотрудников, начиная с лаборантов, и вербовать их в стукачи. Я лично был там три раза, меня пропустили через конвейер, через 10 следователей и агитировали, что “в вашем институте, по нашим данным, имеются вредители, а вы ничего не знаете, ничего не сообщаете, хотя вы человек, так сказать, пролетарского происхождения”. Я откровенно говорил, что политикой не интересовался и никаких вредителей не находил и не нахожу»