Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [60]
В докладе конгрессу Бухарин с позиции марксизма объяснял «глубочайший кризис всей капиталистической культуры: кризис в отдельных дисциплинах, кризис в теории познания, кризис мировоззрения, кризис мироощущения». Он говорил о марксистском «примате практики», о том, что научная истина зависит от «практических» общественных целей, что практика – критерий истинности теории. Наука должна представлять интересы рабочего класса, считал Бухарин; функция пролетарской науки – не познавать внешний мир, а преобразовать его.
Наглядный пример истинно революционного единства теории и практики – советское сельское хозяйство, продолжал Бухарин в докладе: «…можно осязать руками, как развитие социалистического сельского хозяйства толкает вперед развитие генетики, биологии вообще и т. д.»[251].
В своем выступлении Вавилов согласился со взглядами Бухарина на то, что следует «рвать с традициями старого академизма», что «схоластический монастырь, лаборатории алхимиков, тихие кабинеты отдельных университетских ученых» отошли в вечность. Он даже согласился с молодыми идеологами в вопросе преодоления академической замкнутости: те ученые, которые «замкнуты», то есть обособлены от запросов жизни, должны провести «ревизию старых представлений»; конечная цель ее – овладеть «ходом исторического процесса».
Но Вавилов сосредоточился на собственном вкладе в социалистическое сельское хозяйство – сборе мирового фонда семян со всех частей света. Его подходом к единству теории и практики было дать исследователю мировую коллекцию семян для «направления по его воле эволюции культурных растений и животных»[252].
В тщательно сформулированном пассаже, который, казалось, был скорее обращен к ленинградским выдвиженцам, чем к международной аудитории в Лондоне, он сказал: «Зная прошлое, владея элементами, из которых развивалась земледельческая культура, собирая культурные растения в древних очагах земледелия, мы хотим в кратчайшее время научиться управлять историческим процессом, хотим научиться изменять культурное растение и животное в соответствии с запросами сегодняшнего дня». Ученого «…сравнительно очень мало интересует, что в гробницах фараонов первых династий найдены пшеница и ячмень. Более близки нам конструктивные вопросы – вопросы, интересующие инженера»[253].
Смысл его выступления был ясен. Вавилов был готов говорить политически правильным языком, но не собирался отказываться от теоретической генетики. Если крестьяне будут читать его брошюры, если их научить применять менделевские методы размножения сортов, то они покажут те результаты, которых так требовали Сталин и Политбюро. Инструменты для реформы и улучшения дела уже имелись. Ученым на опытных станциях оставалось только обучить крестьян, как этими инструментами пользоваться.
Если попробовать выделить главную проблему в грандиозном плане Вавилова, она состояла в том, что у Советского Союза просто не было ресурсов для построения такой масштабной службы распространения знаний и опыта, которую имел в виду Вавилов, – еще более массовой, чем в США. Не хватало ни средств, ни квалифицированного персонала.
Сталин продолжал проводить повальную коллективизацию и, чтобы обеспечить поставки продовольствия для снабжения заводских рабочих, распорядился свозить запасы зерна из южных районов на централизованные хлебные ссыпные пункты для распределения в голодающих городах. В результате экспроприации сельские районы остались без достаточного количества зерна урожая предыдущего 1930 года. Лето 1931 года клонилось к осени, и Вавилов боялся приближавшейся трагедии. Очередной голод был неизбежен, и этот голод был делом рук человека.
Когда запасы продуктов в сельских районах сошли на нет, правительство обвинило в этом растениеводов, потребовав ускоренных результатов по выведению новых сортов. Вначале Вавилов давал оптимистичные прогнозы. «Нет никаких сомнений в том, что в самое короткое время эта новая система устранит то несоответствие исследовательской работы и запросов жизни, перед которыми оказалось наше сельское хозяйство», – заверил он власти[254].
Но Москве требовались не просто слова. Если граждан не накормить, завоевания революции окажутся под угрозой. В начале августа 1931 года партия и правительство издали поразительное и абсолютно невыполнимое постановление[255]. Обычные десять – двенадцать лет, необходимые для выведения новых сортов сельскохозяйственных культур, требовалось сократить до четырех. По пшенице требования были еще более жесткими. Советское руководство предписало в течение двух лет заменить низкоурожайные сорта, используемые в то время в сельском хозяйстве, новыми, прошедшими сортоиспытания, высокоурожайными. Пшеницу требовалось улучшить, чтобы быстро заменить рожь на севере и востоке страны. Новые сорта должны были быть устойчивы к вредителям и болезням, свойственным районам с засухой и летней жарой; эти сорта требовалось получить за четыре-пять лет вместо десяти – двенадцати. Партийно-правительственное постановление также коснулось выращивания картофеля.
Такой подвиг, заявило правительство, выполним вследствие массовой коллективизации «именно в силу преимущества крупного социалистического хозяйства – совхозов и колхозов и плановой системы руководства сельским хозяйством СССР». Конечно, добавляло правительство, это не под силу ни одной «даже из самых передовых по сельскому хозяйству капиталистических стран», поскольку у них не тот строй
