Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [58]
Но Добржанский колебался, и Вавилов его укорял: «Мне, по крайней мере, странны Ваши интересы к практическим вопросам. Мы не привыкли им придавать крайнюю важность: люди живут такие же [и в России, и в Америке. – П. П.], с двумя ногами и руками, не хуже и не лучше американцев».
Вавилов признавал, что научным работникам платили «мало», но они были «в довольно приличном положении». «Сам я состою в правительственной комиссии и несколько в курсе этих дел. Во всяком случае продовольствие будут получать в ближайшие недели такое, как рабочие. ‹…› Жизнь устраиваем. ‹…› Материальных благ особых гарантировать Вам не можем, особенно, вероятно, труден квартирный вопрос, о нем начинайте заранее беспокоить людей, но, повторяю, что люди, пишущие статьи и книги, могут сводить концы с концами». И в том же письме: «Во всяком случае вся страна строится и нет никаких сомнений в том, что через 3–5 лет страну никто из нас не узнает и поэтому от всяких высоких теоретиков все-таки ждут помощи».
Как бы то ни было, добавлял Вавилов, Добржанский – блестящий ученый и сможет подрабатывать написанием книг: «Во всяком случае, с Вашим умением писать никаких затруднений не будет. Книги сейчас нужны, их охотно печатают, лишь бы они были интересны. Начните сейчас же писать, чтобы по приезде у Вас был сразу готовый капитал, а мы Вам подсобим его устроить».
Когда Добржанский интересовался, как ему реагировать на марксистскую идеологию и настойчивые требования новых кадров применять диалектику к науке, Вавилов отмахивался от его опасений: «Диалектическая методология – это только плюс, который позволяет не быть оторванным от запросов жизни». Он писал: «Конечно, надо подковаться диалектикой. Дело это совершенно нетрудное для Вас и кроме пользы ничего из этого не будет. Вышлю Вам на днях свое диалектическое произведение “Линнеевский вид как система”. Может быть, диалектики и будут меня крыть за него, но для меня был, во всяком случае, полезен диалектический подход».
Вавилов советовал Добржанскому прочесть «…ряд ценных статей в журнале “Под знаменем марксизма”, “Естествознание и марксизм” – все это Вам надо знать, тогда будете вооружены с ног до головы».
Но Добржанского ничто не убедило. Он попросил Вавилова ходатайствовать о продлении заграничной командировки. Вавилов ответил прямо, что делать этого не стоит: «Приезжайте, и больше никаких. Не стоит своей персоной утруждать людей, концентрируя на себе большое внимание. Ваша командировка была бесплатная, обязательств тем самым никаких нет, сидел за границей и работал, печатал работы в Союзе, сделал много хороших работ, ну и ладно. Преступления нет. ‹…› Словом, переходите Рубикон…»
Добржанский принял мудрое решение не возвращаться. В последнем письме Вавилову он писал: «‹…› Простите, Николай Иванович, если этим доставляю Вам неприятность. Но я написал откровенно, поставил точки над i и ничего не утаил. При всем моем уважении к Вам лично, при всем моем искреннем желании работать в Академии наук, а не здесь (знаю, что в искренности этого желания многие сомневаются, но это их дело – я говорю, что думаю) вижу, что из этого ничего не выйдет. Написать это письмо мне было нелегко, но его не написать было бы еще хуже. Если же чем-нибудь могу быть полезен здесь, то постараюсь быть. Как бы то ни было, никогда не забуду ни страны, ни того, чем ей обязан»[241].
Очевидно, что Вавилов был расстроен, но свою досаду на Добржанского не афишировал. Он вообще избегал обидных слов, тем более в адрес близких ему коллег. Он часто воздерживался от критики, но в грядущих научных баталиях с Лысенко такой подход поставит его в невыгодное положение.
Это был одинокий период жизни Вавилова. Он начинал понимать, насколько тяжкой будет предстоящая борьба, если он лишится поддержки самых талантливых коллег. Но он встал на этот путь, выбрав трудную и одинокую дорогу, и верил в социальные перспективы советского строя, не будучи членом партии. До сих пор у него возникало мало конфликтов с правящей Коммунистической партией, и все они были решаемы. Но угроза его независимости постоянно росла.
Следующий случай, произошедший во время его второй поездки по Америке, служит иллюстрацией растущего партийного влияния. Когда Вавилов был в Северной Аризоне в поездке по резервациям индейцев племен навахо и хопи, изучая местные сорта маиса, ему пришла официальная телеграмма из Москвы. Она содержала приказ Вавилову на следующей неделе явиться на правительственный обед в Вашингтон, на котором будут присутствовать государственный секретарь США и много важных американских официальных лиц. А через десять дней – в Лондон, еще на один обед на государственном уровне, где будет премьер-министр. Его присутствие на обоих мероприятиях было «необходимо»[242].
Телеграмма пришла в тот момент, когда Вавилов был гостем ректора Аризонского университета доктора Х. Л. Шанца. Шанц вспоминал, что именно этого Вавилов больше всего боялся. Ему хотелось довести путешествие до конца: «Мы были вместе в течение нескольких дней и много разговаривали о будущем мирового земледелия, о желательности познания природных ресурсов растительного материала, которые должны быть выявлены, и о необходимости обеспечения пищей людей, умирающих от голода в различных частях мира. Большим его стремлением было поднять уровень питания его народа и народов остального мира путем улучшения сельского хозяйства. Его путешествие в Мексику и Центральную Америку имело огромное значение для работы по изучению и использованию растений».
