Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [30]

Мне кажется, что, несмотря на склонность к увлечению, к порывистости, я все же очень постоянен и тверд. Я слишком серьезно понимаю любовь. Я действительно глубоко верю в науку, в ней цель и жизнь. И мне не жалко отдать жизнь ради хоть самого малого в науке. ‹…› И вот почему, Лена, просто как верный сын науки я внутренне не допускаю порывов в увлечениях, в любви. ‹…›

Требования к уюту невелики, я, правда, не привык все делать сам, хотя и умею, если это совершенно необходимо. И в этом у нас не будет разногласия – в этом убежден. Я вообще не знаю, в чем оно будет. Жизнь должна быть и внешне, и внутренне красива. И ты это разделяешь. Потому-то, мне кажется, и союз наш будет крепким и прочным»[124].

Он писал, что в своих отношениях с Катей чувствует себя как Данте в «Аду»: «Nel mezzo del cammin di nostra vita… На полдороге жизни трудной… ‹…› …Забрел я в темный лес»[125].

Он признавался, что «перед этим были частые почти разногласия», но настаивал, что «их не углублял и объективно считаю, что снисходителен и уживчив». Впереди у них было светлое будущее. Накануне ему исполнилось тридцать три года, писал он, и пришло время перемен. «И вот из этого леса надо выйти. И мне кажется, мы выйдем. Лес трудный, но разве есть лес, из которого нет пути».

Следующий шаг был за Еленой. Она согласилась приехать в Петроград, но их отношения предстояло держать в тайне даже от друзей еще шесть лет.

Глава 9 Петроград: город воронов

Весной 1921 года, как раз к весеннему севу, Николай Иванович переехал в Петроград с группой саратовских сотрудников. Гражданская война закончилась. Революция подошла к критической черте. В Петрограде и других городах страны не прекращались массовые демонстрации и забастовки. Народ требовал отменить продразверстку – политику периода Гражданской войны по реквизиции излишков зерна. Кронштадтский мятеж в военно-морском гарнизоне был жестоко подавлен. Большевикам пришлось сменить курс. Ленинская «новая экономическая политика», НЭП, разрешила торговлю продовольствием и потребительскими товарами и принесла относительный мир в сельскую жизнь. Но этот разворот был сделан слишком поздно и не смог предотвратить страшный голод 1921–1922 годов.

5 марта 1921 года к петроградскому перрону подошел паровоз из Москвы, тянувший товарный состав. Когда двери теплушек раздвинулись, на платформу спрыгнул Николай Вавилов и десять его молодых саратовских учеников. В основном это были женщины в черных шерстяных платьях до полу и темно-серых пальто. Елены Барулиной, его возлюбленной Леночки, среди них не было. Она приедет спустя два месяца со следующим десятком саратовцев. Первые прибывшие – измученные, голодные и продрогшие – выгружали на перрон свои тощие узлы с пожитками. Провизии, которую они в начале февраля набрали в дорогу, хватило только до Москвы. Поезд шел на север, и под конец пути температура в вагоне была минусовая. Чтобы согреться, путешественники плотно сбивались вместе, как ягнята в хлеву. Во время бесчисленных остановок они видели на станциях разбитые паровозы и сломанные вагоны, которые лежали вдоль железнодорожных путей как немые свидетели всеобщего хаоса.

И все же путники были в приподнятом настроении. Все они прониклись вавиловским энтузиазмом. Они были готовы влиться в оставшиеся ряды петроградской интеллигенции. Чтобы скоротать время, они всю дорогу пели песни, в том числе собственного сочинения – про любимого профессора Николая Ивановича, про то, как он покорит научное сообщество Петрограда и как Невский проспект – переименованный после революции в проспект 25 Октября – опять переименуют, на этот раз в проспект Гомологических Рядов, в честь знаменитой теоретической работы Вавилова о вариации растений.

Когда они выгрузились из поезда, Петроград предстал перед ними таким же, каким его видел Вавилов в свой краткий приезд в 1920 году: «колыбель революции» разрушалась. Надежды интеллигенции на то, что с отъездом большевиков в Москву город на Неве превратится в свободный буржуазный рай, остались мечтами. Население Петрограда – когда-то великого Санкт-Петербурга – уменьшилось до трети от дореволюционных 2,3 миллиона человек. Атмосферу тихого отчаяния передал в своих литографиях Мстислав Добужинский, который рассказывал: «На моих глазах город умирал смертью необычайной красоты, и я постарался посильно запечатлеть его страшный, безлюдный и израненный облик»[126]. Эмигрировавший во Францию художник-авангардист Юрий Анненков писал, что это была эпоха «бесконечных голодных очередей, “хвостов”, перед пустыми “продовольственными распределителями”, эпическая эра гнилой промерзшей падали, заплесневелых хлебных корок и несъедобных суррогатов»[127]. Модная поэтесса Петрограда Анна Ахматова сочиняла стихи о чувстве безнадежности:

Еще на западе земное солнце светит,

И кровли городов в его лучах горят…

А здесь уж белая дома крестами метит,

И кличет воронов, и вороны летят[128].

Петроградская интеллигенция была измучена анархией Гражданской войны и в страхе ожидала новых решений советской власти. В 1918 году Ленин перенес столицу в Москву. Он презирал интеллигенцию, презирал институты бывшей России и хотел как можно быстрее сменить их. В 1919 году он писал своему товарищу Максиму Горькому: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г…»