Ничего, кроме правды - [4]

Захожу в кабинет.

Он лежит на кушетке весь синий, а рядом кремлевский экстрасенс Анатолий Кашпировский, потный, глаза вылупил, кряхтит, руками машет.

Андропов ему говорит: «Отойди Толя, а то обделаешься, тебе только геморрой лечить партработникам. Дай дорогу новому поколению».

Тот, конечно, обиделся, но отошел.

Я смотрю на Брежнева, смотрю, прямо между глаз. Пять минут смотрел. Слышу, заурчало у него в животе, заработал организм, газы пошли, зашевелился. Все сразу к нему подбежали как ни в чем не бывало. «Как спалось, Леонид Ильич», – спрашивают. А он хочет что-то сказать, но не может, языка-то нет.

Только мычит.

Его сразу отвезли в операционную, пришили язык, только нервы неправильно соединили. Я сразу почувствовал, но специально не стал им говорить. Признаюсь, я это для смеха сделал.

С тех пор Брежнев стал плохо ворочать языком. Зато общее самочувствие я ему очень поднял: у него даже появилась эрекция. Он тогда на заседании Политбюро снял штаны и всем показывал. Смотрите, мол, какой я герой. Все очень смеялись, в ладошки хлопали. Ему за это дали вторую звезду Героя Советского Союза.

Андропов тогда потребовал с меня эту подписку: «На 30 лет, – говорит. – Потом можешь всем рассказывать. После нас – хоть потоп». Атеист он был и сволочь порядочная. Он мне сказал: «Если у нас что случиться, мы по радио и по телевидению будем давать скрипичные концерты, Шостаковича или еще какого дурака. Как услышишь, крути педали, готовься, машина будет ждать. Если не дома, звони, давай координаты, не пропадай».

Я Брежнева оживлял еще четыре раза, но он все хуже и хуже был, в конце уже еле стоял на ногах, живой труп. Икру от него прятали, но ему все равно кто-то приносил. Напорется и с копыт.

Как я вижу скрипки по телеку – сумку на плечо и во двор. Машина уже подана. Только сверхзвуковой самолет я плохо переносил. От перегрузок уши болели ужасно, пока не привык.

А в последний раз я был на рыбалке, когда его кондрашка схватила. Приехал в Москву через три дня. Он уже почернел, в ванне со льдом держали, чтобы не завонялся. Я еще спросил у них, стоит ли оживлять. У него нет биополя, полное бревно и на негра похож. «Оживляй, – говорят, – мы его припудрим для съезда».

Как знаете, мое дело – маленькое.

Оживил я его, а он встал, весь дрожит, рычит как дикий шакал, глаза закатил, просто зомби какой-то.

Черненко, дурак, подошел близко: «Как здоровьичко, Леонид Ильич». А тот ему в горло зубами вцепился и кровь пьет. Они все ужасно перепугались. Но Андропов не растерялся, подошел сзади и всю обойму ему в затылок разрядил. Только мозги по комнате разлетелись. Черненко упал на пол, бьется в истерике, штаны обмочил. А Андропов говорит: «Вставай, не бойся, твое время царствовать пришло».

Когда Брежнева хоронили, ему маску на лицо одели, потому что у него головы практически не осталось, только мешок с икрой, да восковая маска.

Все.

Больше ничего в том гробу не было. И не подумайте. Я ничего не соврал, все здесь правда от начала до конца.

Но это была только первая дворцовая интрига, которой я стал свидетелем.

***

К Черненко меня вызывали три раза.

После того, как его Брежнев укусил, он окончательно свихнулся. Даже биополе у него было серое, не как у людей. Он очень болел, часто падал и часами лежал без сознания. А делал только в штаны. Туалет не признавал ни в какую.

Но Андропов меня сразу предупредил: «Ты говнюка не очень-то лечи, ему давно пора на тот свет».

Я приеду, помашу руками для вида и домой. Поэтому Черненко долго не продержался. Он днем спал, а ночью ходил по Кремлю в ночной рубашке, пугал охрану. Умер страшной смертью – собаки загрызли.

Не везло ему с укусами.

В Кремле был собачий питомник. Шесть ротвейлеров и четыре волкодава, все с родословной, из питомника Гиммлера, трофейные. Злые, как черти. Они Кремль охраняли. Их выпускали на ночь, чтобы никто через стену не перелез.

Тоща как раз было полнолуние. Черненко вышел, как обычно, и пошел голый по Кремлю шататься. Как его охрана прозевала–никто не знает, но я думаю, Андропов им шепнул на ушко: «Пусть, мол, гуляет, божий человек, не трогайте засранца». Одним словом, порвали его собаки на мелкие куски. Меня даже звать не стали. Ничего практически не осталось, только берцовая кость да ботинки. Хоронили восковую копию, это даже на фотографиях было видно.

А когда Андропов пришел к власти, я сразу понял – не даст он мне спокойно жить. Стали меня таскать туда-сюда, туда-сюда. То у него несварение, то голова болит, то просто для профилактики. Я догадался, хочет он с моей помощью вечно царствовать. Я его ужасно не любил. Он хотел все обратно повернуть, на сталинские рельсы. Сразу начал гайки завинчивать. Я ему говорю: «Не нужно меня по пустякам тревожить, у вас для мелких заболеваний есть Кашпировский, не стоит мою целительную энергию по мелочам разбазаривать». Как бы не так. Ему на меня начхать: по три раза в месяц стал вызывать. И еще угрожает: «Не приедешь вовремя, посажу на Лубянку, всегда будешь под рукой».

Все, вижу – нет больше жизни. Надо меры принимать. Я ему за это закупорку сосудов устроил.

Когда он сообразил, уже было поздно. Я, правда, две недели просидел в погребе у тещи на даче.