Ничего, кроме правды - [5]

Ждал, пока нового царя выберут.

***

К Горбачеву я отношусь очень хорошо – он мне дал вольную. Дельный мужик, с ним хоть договориться было можно, держал слово.

Я ему прямо сказал: «Если меня с семьей отпустишь в Америку, я тебе здоровье так укреплю, будешь как молодой, хреном гири поднимать». Стукнули по рукам. Я ему провел всего три сеанса, у него столько энергии появилось, все начал перестраивать, реформистом стал, объявил гласность.

Он ко мне тоже относился по-человечески: приглашал на банкеты, за работу только валютой платил, счет открыл для меня в швейцарском банке, понимал, что мне скоро уезжать.

Я ему за это очень благодарен.

Только раз я с ним опозорился.

Когда я последний сеанс провел, он даже светиться стал, нимб появился. А утром звонит: «Что же ты наделал, такой-сякой. Я в душ пошел, а пятно и смылось, как же меня теперь будут узнавать. Мне скоро Нобелевскую премию мира получать». «Извините, –говорю, – это побочное явление, ничего не могу поделать. Если бы я знал, что это пятно так дорого, я бы вам горшок на голову одел во время сеанса». Он посмеялся: «Ладно, Бог с тобой, как-нибудь разберемся».

Ему теперь секретарь это пятно по трафарету ставит несмываемой краской. Обновляют раз в месяц.

У Михаила Сергеевича, надо сказать, очень хорошее чувство юмора.

У них в Кремле был маскарад на Новый год. Ельцину маски не хватило, а Горбачев ему и говорит: «Зачем тебе маска, Боря, ты и так на свинью похож». Ельцин обиделся сперва, а потом посмотрел в зеркало – да, и правда, есть сходство, но все равно затаил обиду. Умел Михаил Сергеевич себе врагов наживать. Но человек он очень неглупый, есть у него эта народная смекалка. Дом купил возле нас в Принстоне. Чуть что, сразу приезжает, вроде навестить. «Как жена, что нарисовал нового, как дочка учится». Я его вполне понимаю, поближе хочет быть к целительному воздействию, а деньгами бросаться не может, у них очень большие расходы.

Но я с него все равно бы не стал брать деньги, он нас на волю выпустил. Путь живет счастливо, радуется жизни.

А в Москву я больше не поеду.

Последний раз Ельцин со мной поступил по-свински. Я ему все полностью зарубцевал, а он мне рублями дает. «Извини, нету свободных долларов, а банк уже закрылся, не успели поменять». Хрен с ним, думаю, взял я чемодан этой макулатуры. С утра хотел сам пойти поменять. А к утру у них обвал произошел – рубль обесценился. Я сразу давай звонить в Кремль. Не тут-то было, он трубку не берет, секретарь говорит, что улетел в Сочи.

Я такие дешевые номера никому не прощаю.

Это же ясно, что он все знал заранее. Вот пусть теперь сам лечится. Мне и в Белом доме хватит работы. У Клинтона после скандала очень ослабла эрекция, думаю, на нервной почве. Вчера, слава Богу, признали невиновным. Вечером сам позвонил, довольный, попросил апойтмент на следующую среду. У него в четверг свидание, не хочет безоружным идти.

Я его прекрасно понимаю. На хрена это власть, если нельзя трахаться. Клинтон у меня хочет купить две картины для Белого дома, пейзаж и мой автопортрет. Я с него 50 тысяч запросил. «Беру, – говорит, – не сомневайся».

Даже смешно, будет теперь моя личность висеть на стенке рядом с Джорджем Вашингтоном.

Вот как все интересно поворачивается.

ОТЕЦ

Сегодня ночью мне приснился отец. Я заблудился в большом старом городе, похожем на Венецию. Узкие улочки с обрывками голубого неба, перетянутого веревками, несли меня вперед.

Мокрые паруса белья трепетали над головой под порывами соленого ветра. У собора с обветшалыми стенками, среди античных колонн, покрытых плесенью, люди в странных одеждах продавали какой-то ненужный хлам: колеса от велосипедов, ржавые мясорубки, стиральные доски, поломанные зажигалки. Они расхваливали свой товар, торговались и спорили на непонятном языке, но я, ничего не купив, ушел по кривой улочке навстречу бегущим ручейкам воды.

Наступали сумерки.

Похоже, что я гулял уже давно.

От булыжной мостовой поднимался туман. Он заглушал звуки моих шагов.

Маленькие капельки воды ударялись друг о друга, создавая монотонный гул. Сгустки тумана окружали уличные фонари волшебными желтыми сферами.

Не помню, как долго я шел, пока оказался на маленькой площади со старинным фонтаном.

Фонтан был наполовину разрушен, но струи воды, вырываясь из него, не падали на землю, а, распадаясь на драгоценные алмазные подвески, парили над площадью и поэтому все пространство над ней напоминало огромную хрустальную люстру.

Здесь я увидел отца.

Он стоял у стены в пальто, наброшенном на плечи, точно, как на маминой фотокарточке. Он был такой же как в молодости: светлые волосы, зачесанные назад, и очень живые и добрые глаза.

Я подошел к нему, а он сказал что-то по-французски и, виновато улыбаясь, положил мне руку на плечо.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга.

Я проснулся и еще долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь вернуть ощущение странного города с застывшими звуками, удивительный фонтан, улыбку отца, но постепенно все ускользало, расплываясь в утренних лучах и меняя свои очертания...

Я вспомнил, как впервые спросил у мамы, где мой отец. И она, немного смутившись, ответила, глядя куда-то в сторону, что он погиб на фронте.