Нежное насилие - [25]

Вместо того чтобы быть довольной и наслаждаться гармонией семейной жизни с матерью и дочерью, Катрин часто раздражалась. Ей приходилось очень следить за собой, чтобы не обнаружить своего плохого настроения.

Если Даниэла спрашивала: «Что с тобой, мама?», она отвечала: «Ничего, решительно ничего» или «Просто устала, вот и все». Она даже не хотела признаться домашним, что ее желудок болит так, словно проглотила свинцовую пулю.

По настоянию Хельги Гросманн, Катрин прошлой весной легла на трое суток в городскую клинику и прошла полную диспансеризацию, так сказать, с головы до ног. Она даже подверглась очень неприятному обследованию желудка – пришлось глотать толстую кишку. Но результаты были хорошими, врачи заверили ее, что она вполне здорова.

– Не исключено, что причиной неприятных ощущений в желудке является ваше душевное состояние, – заметил один из врачей. – Вам бы следовало пройти курс психотерапии.

Для Катрин этот вопрос так и остался открытым. У Хельги Гросманн было собственное мнение:

– Чтобы ты обратилась к одному из этих горе-целителей? Просто смешно. Теперь ясно, что у тебя никаких болезней нет. Значит, тебе нужно просто взять себя в руки.

Поскольку Катрин теперь знала, что мать считает ее боли в желудке чистой ипохондрией, она больше об этом не заговаривала. Все равно никакого толку не будет.

Уже много лет назад стало традицией, что в предрождественские дни Катрин навещает отца в Дюссельдорфе. Он был управляющим фирмы по прокату автомобилей, расположенной на тихой стороне улицы Кёнигсаллее. Иногда они встречались за обедом, но чаще он приглашал ее к себе в кабинет на маленький импровизированный ленч. Так было и на этот раз.

В первые минуты встречи оба, как и всегда, сидели чуть смущенные. Разговор не клеился, говорили о всяких мелочах. Они любили друг друга, но еще в детские годы Катрин их отношениям были поставлены такие неожиданные и серьезные преграды, что нормального общения, какое бывает между отцом и дочерью, уже не получалось.

Они сидели друг против друга в комнате для посетителей. Секретарша сервировала им столик, предложив подогретых омаров и холодный ростбиф. Она положила салфетки, поставила на стол тостер, а Густав Гросманн откупорил бутылку белого вина.

– Это шабли,[23] – заметил он, наполняя бокалы.

Катрин пригубила вино.

– Изумительно!

– А ты разве что-нибудь понимаешь в винах?

– Кое-что.

Он положил ей на тарелку омаров.

– Я рад твоим успехам. А есть можешь, не стесняясь, руками. Видишь, у нас тут и мисочки с водой припасены, чтобы обмыть пальцы.

Катрин медлила. На ней был серый кашемировый пуловер, который легко запачкать. Но она подумала: «Ну и что? Могу потом переодеться». И, схватив в руки клешню, начала ее обсасывать.

– Знаешь, хорошая еда постепенно становится моей страстью, – призналась Катрин.

Густав Гросманн расстелил на коленях большой носовой платок.

– По тебе этого не скажешь.

– Дело в том, что я не столько гурман, сколько дегустатор.

– Ты что, намекаешь на мое пузо?

– Ах, что ты, папа, – испугалась она. – О чем это ты? Разве можно сказать, что у тебя большой живот? Я никогда этого не замечала.

– Это потому, что я всегда втягиваю его, когда нахожусь в обществе красивой женщины.

На самом деле у Густава Гросманна была склонность к полноте, с которой он уже много лет боролся, бегая трусцой, поднимая гимнастические гири и соблюдая диету. Кроме того, сшитые по заказу костюмы вносили свою лепту в маскировку его объемов. Хотя лучшие годы были уже позади, выглядел он все еще достаточно хорошо. Это был мужчина со свежим, всегда чуть загоревшим лицом и густыми седыми волосами.

Катрин хохотнула.

– Какой комплимент, папа! Я ведь всего лишь твоя дочь. – И она сказала то, что действительно думала: – Но вот ты выглядишь действительно блестяще.

– Ты тоже, Катрин. Несмотря даже на то, что ты мне всегда кажешься слишком худенькой. Но, может быть, это соответствует теперешней моде?

Катрин, которая не хотела обсуждать ни свою худобу, ни боли в желудке, быстро согласилась:

– Ты правильно понял, папа. При такой стройной фигурке я могу носить все что угодно.

И все же он казался озабоченным.

– Пара фунтов прибавки тебе определенно не повредила бы.

– С годами так и будет, это уж точно.

– Ты все еще пишешь в тот журнал?

– Да, папа. Пишу и делаю эскизы. – Катрин с большим удовольствием рассказала бы ему о предложении главного редактора занять престижную должность, но воздержалась, зная, что отец будет настаивать на том, чтобы она согласилась. – Там моей работой очень довольны.

– Тогда, значит, ты скоро сможешь уйти из лавки твоей матери.

– Не говори так, папа! Это было бы с моей стороны непорядочно. Ты же не сомневаешься в том, что я не могу оставить маму на произвол судьбы. Мы ведь с тобой довольно часто обсуждали этот вопрос и раньше.

– Мне просто непонятно, почему молодая женщина с такими способностями, как у тебя, никак не хочет оторваться от маминой юбки.

– Я ей многим обязана.

– Каждый человек многим обязан матери – хотя бы уже тем, что она произвела его на свет. Но это еще не причина для того, чтобы цепляться за мать до самой смерти.