Нежданно-негаданно - [44]

Теперь Илье было понятно все: зверь сильно заранен, не может добывать себе пищу, ему не осилить ни лося, не сделать быстрый мощный бросок к оленю, ягод еще нет, и голод заставил его охотиться за человеком, но Илью от схватки с ним отводила собака. Зверь боится ее, уходит, наверное собирая последние силы. Понятно, какая злоба у него к человеку.

Зверь последние шаги к яме сделал осторожно, тихо, тщательно обнюхал рыбу, взял несколько чебаков, а потом жадно и быстро начал жрать. Минутами рыбы не стало.

Медведь резко повернулся и исчез в осоке.

Илья слез с кедра и направился в избушку. По дороге его осенила догадка: Ефрем ушел в мастера перед самым сезоном, такой жадный до работы — не медведь ли здесь причина?

Но если, допустим, так, то почему же не сказал ничего Ефрем? Да, может, и не это, что-то другое. Илья махнул рукой: ему одно важно — теперь медведь ему мешать не станет.

Каждый день, когда в полдень было работать невмочь от жары, Илья ходил на речку, пойманных чебаков складывал в рюкзак, приносил на участок и высыпал в яму, уже не заваливая.

Медведь, пока чуял следы Ильи — не выходил. Когда же след остывал, он съедал рыбу. А потом он, видимо, примирился с запахом Ильи, рыбу съедал этой же ночью.

Недели через две Илья с того же кедра видел, как медведь смело уже на четырех лапах подошел к яме и стал чамкать чебачишек. Ночами, зверь теперь уже не болтался по участку. Наверное, набрался сил и охотился, — думалось Илье. А как-то днем он случайно столкнулся с ним совсем близко: Илья резал в дальнем углу, услышал шум, увидел бегущих оленей, а наперерез мчался медведь, промахнулся, не успел, вылетел на опушку. Видимо, запах Ильи остановил его, зверь поглядел в его сторону и как ни в чем не бывало побежал дальше. Рыбу уже медведь брал не всегда. Значит, уже мог обходиться.

У Ильи наступил самый разгар работы, стало не до медведя. Да дело было уже сделано, и он не обращал на него никакого внимания, хотя слышал, что собака в разных местах участка иногда наседала на зверя. Потом медведя и совсем не стало слышно. Видно, перебрался в более богатые пищей места.

Илья по-прежнему тянул два плана: ушел с головой в работу.

V

Ольге надоело ждать у избушки: как только высадилась из вертолета, Ефрем с Игорем ушли за Ильей, участок около двух километров длиной — видно, не нашли еще. Ольга направилась в глубь леса. Перебралась через бурелом в низине и пошла навстречу к ним. Чувства и мысли роились: Ольге радостно, что с Ильей встретится, и тяжело, если все окажется, как говорил Ефрем, — ей придется влепить за жульничество сполна. Она не отступит. Набегало и другое: ну зачем вот так мотаться, лазить по лесам? Могла бы ведь в большом городе, если захотела, жить, работать в приличной спортшколе, — зачем-то пришла ей в голову эта мысль. Когда училась, — те годы, конечно, самые светлые в ее жизни: кончилась война, все люди как умылись, сняли с лиц печаль. Дышалось уже легче. Все девчонки по кино да по концертам разным, а она, после лекций и занятий в общежитии, приходила на лыжню и «утюжила» ее, оттачивая технику, и тренировалась без устали, удивляя тренера упорством, терпеливостью в работе. Прошло два года, она опередила всех, а ведь в лесотехническом были самые сильные перворазрядницы в городе. Но Ольга, привыкшая с детства к тяжелому труду, увеличивала и увеличивала нагрузки, чувствовала себя полной сил. На пятом курсе стала мастером. Радость была-а! Даже плакала от этой радости. Ее уговаривали остаться в институте, приятно было, что тебя ценят. Ольга долго колебалась, мучала себя: остаться или нет. Но все-таки потянуло домой, в Сибирь, к лесам, к которым она с детства прикипела душой. «Каждый кулик, видно, свое болото хвалит», — усмехнулась она.

Если бы Олег оставался в том городе, может, что-то и изменилось, а может, и нет, ей трудно теперь определить, как бы было, но он уехал к себе в Белоруссию, и нечего теперь гадать о прошлом, как оно бы стало. Она и не жалеет: все равно все было зыбким, непрочным. Здесь ее уважают, работу свою она знает, а счастье не схватишь за хвост да не притянешь.

Мысли о теперешнем перебили: чего бы волноваться-то, столько лет прошло, а она чувствует возбужденность свою и поделать ничего с собой не может. И не поймет, пожалуй, теперь, не отличит: то ли ей быстрей надо разобраться в деле, то ли Илью увидеть — никогда такого двойственного, неопределенного не бывало с ней, и Ольга удивлялась этому, но чувствовала, что удивляется нарочито, сама от себя волнение прячет, — да будь что будет, хватит самообманом заниматься: ей хочется скорее увидеть Илью, узнать, убедиться, кто он теперь? — и нечего самое себя в заблуждение вводить, хитрить самой перед собой. Что есть, то уж есть — и ей вроде полегче стало, и в голове ясней.

Вспомнилось, как когда-то воображалось: она была уже одна, а Илья правил всю мужскую работу в доме. Ольга думала, что ничего уж их не разлучит. Она уже видела, как они становятся взрослыми, и так ей легко с Ильей живется, что все бабы завидуют только.

Стало горько от настоящего и радостно от того тяжелого, и в то же время счастливого юного; и эти чувства путались в ней, одно тревожило, другое высвечивало душу, даже пусть другой бы теперь Илья оказался — ей было радостно от перечувствованного, да и она не согласилась бы теперь на другого. И эти чувства терзали ее, Ольга не могла с ними справиться, промолвила: «Да хоть бы скорей уж шли, что ли». Как-то бы надо помягче с Ильей, хотя она ясно понимала: изменить ничего не может, если виновен.