Нежданно-негаданно - [46]

Эти тяжелые слова и теперь часто звенят в памяти. С них ведь все и началось, но ему не хотелось приближаться к этому. Илья противился изо всех сил, хотя бы маленечко еще чего-то светлого, доброго. Он знал: дальше его не будет.

Перечить отцу он не мог. Отец добровольцем уходит на фронт — разве можно ослушаться? И с Ольгой расставаться было горько, и Илья не представлял, как он это переживет. И эти чувства терзали Илью: как же ему быть?

Набегала и еще мысль: а может, отца-то и не увидит больше, его не жаль? Эти мысли и чувства изводили Илью. За три дня он осунулся, подглазицы посинели. Помнятся хорошо и последние слова отца: «Не печалься, Илюха», и погладил его по голове шершавой ладонью.

И вот оно последнее — и радостное, и тяжелое: он поехал до города с отцом, которого ему не суждено было увидеть больше, и провожала их Ольга. Они и целоваться не стыдились при народе. А потом их раздернула жизнь.

Вот оно, грустное, печальное и тяжелое уже стучится в душу. Ведь она, его душа, тогда приняла все и была запачкана: самого себя не обойдешь, если ты был таким, куда ты себя того спрячешь. Илье стыдиться себя нечего, он давно живет честно. И пусть оно стучится, старое, врывается — вернее идешь, когда помнишь.

…В ремесленном в основном детдомовцы да ребятишки беспризорные. Это ребятня, не хотевшая жить в детдомах, кочующая по стране. Их забирали, узнавали, кто они, откуда, и устраивали в ремеслуху, приобщали к труду. Они и верховодили, забирали «пайки» в столовой, грозя из-под полы тесаками.

Илья был сильнее всех в группе, а главное, не мог он сдержаться, не дать сдачи, как другие, когда ни за что, ни про что получал зуботычину, возражая против того, что у него тащили хлеб и кашу. Он тоже сирота, ему живется не лучше их, отец добровольцем ушел на фронт. Илья взрывался и бил своего обидчика, который валился с ног, а расходившегося Илью успокаивал мастер, зная наперед, из-за чего вышло. Ему мерзко и стыдно всегда становится, когда вспоминаются эти драки из-за куска хлеба, каши.

К Илье стали относиться по-другому, по-дружески, втерлись к нему в доверие. «Молодо-зелено», — вздохнул Илья. Пригласили его раз, другой в городскую столовку, потом в ресторан, где еда хорошая была. Илье эти «простые» ребята уже начинали нравиться: когда выпьешь с ними, забывается все тяжелое, хорошо становится, беззаботно, плывет все туманно и расплывчато.

— Мы ведь, Илюша, пьяниц воспитываем, — раз подзахмелевшему крепко Илье говорил, смеясь, Вовка Пустов.

— Как это? — удивился Илья.

— А вот те, которые в день получки не идут по улице, как все люди, а плетутся еле-еле, да и свалятся совсем, вот мы таких и наказываем. После этой профилактики человек больше сроду напиваться не станет, денежки его в целости-сохранности дома будут. Это лучше действует, Илюша, чем пиление бабы дома. Ха-ха-ха! Давай выпьем, — смеялся от души Вовка и казался таким простым и правдивым парнем, что Илье думалось: и верно, пожалуй, он говорит.

— Попадется пьяный, можем показать, как мы это делаем.

Все тогда вывалили из ресторана на улицу. Вскоре Вовка увидел привалившегося к киоску мужика. Ребята поотстали, а Вовка направился к киоску, увлекая за собой Илью. Смело подошел, взял мужика за локоть:

— Че, дядя, тяжело? Перебрал?

Мужик силился поднять голову, улыбнуться. Шептал:

— Бегу-ут, га-ады. А-а, Россию захватить хотели. Наполеон!

В войне уже был виден перелом. Немцев теснили на всех фронтах, и люди радовались, плакали, пили, заливая горькое, потерянное, невозвратное: мало в этом сибирском городе было семей, где война бы не вырвала отца, сына, брата, родного человека.

— Гитлеру ка-апут, — поддакивал Вовка. — Пойдем, дядя, отведем. Где живешь?

Мужик кивнул в сторону городского парка и уронил голову на прилавок киоска.

— Бери, Илья, с той стороны. Отведем его домой.

Илье почему-то тоже стало весело, вообразилось: войне скоро конец, и его отец вернется. После ремеслухи он пойдет дальше учиться, вместе с Ольгой институт окончат, вернутся в Сибирь. Во-от заживут. Он видел, как Вовка скользнул рукой по карманам мужика, вытянул бумажник, сунул Илье в карман, прошептал:

— Колись.

Илья догадался: значит, уходи. Отцепился от мужика, услышал: «Тяжело? Ты отдохни, дядя». И Вовка привалил мужика к стенке дома.

Илья пересел на другое дерево, прижег новую папиросу.

…Тогда они сидели в ресторане до закрытия. Потом пошли к Вовке, он почему-то жил один. С ними пришли какие-то девочки премилые. Все остались спать у Вовки.

А потом у Ильи началось. Ольга была забыта.

…Ему уже глянулось среди воров, никто не обижал нигде. Воров почему-то звали пацанами, и хулиганы их боялись. Уголовники заступались всегда за воров: такой был порядок. И раз он, Илья, — пацан, значит, трогать его никому не положено. Он ходил по городу, по базару, в ремеслухе королем, как бы даже гордился.

Иногда его все-таки тянуло в родные края. Раз он пригласил Вовку, и они поехали. Были пьяные.

Ему было смешно, когда Ольга выгоняла его и говорила:

— Бессовестный, с ворами связался…

— Дура деревенская, недоразвитая. Поедем, Илюха, из этой дыры, — сказал ему тогда Вовка.