Нежданно-негаданно - [25]

Прибежал Урусов.

— Что станем делать, Иван Сидорович? Все готово ставить генератор. Он привезен на той стороне реки, а мост еще не сделан.

Вот всегда так этот Урусов: «Что делать?», а сам подумать, принять какое-то решение не может. Уходит от ответственности.

И обида, и ярость взбудоражили Спирина. Тут же было и сожаление, — и эти разные чувства раздражали Спирина, роились мысли: и плохо, что такой главный инженер, и хорошо: не мешает принимать решения, не перечит. Набегало и другое: был бы попринципнее, так порой и не дал бы кое-где поскользнуться, досмотрел, запротестовал, предупредил…

Тогда заливали колонну, фундамент под турбину, крыши над головой не было, торчали только ребра каркаса здания: заводы-поставщики подводили, а сроки поджимали, уже вторую смену под проливным дождем заливали колонну.

Спирин примчался на объект.

— Неволить не могу, но надо находить выход, ребята.

И бетонщики не уходили.

Он видел, как «плыл» под дождем размокший бетон, ломая опалубку, но ее крепили и крепили — и дело к утру было осилено.

Спирина настораживало то, что, никто ему и не обмолвился за такой «рабочий режим», словно забыли об этом. И у Спирина появилась мысль: за длинным рублем на север примчались и Урусов и другие, но он гнал эти подленькие мысли и думал о стройке. Но все-таки его волновало и злило: когда закончили колонну, то хватились, что нет бетонщика с вибратором. Оказалось, он как работал в колонне, так и уснул, и его чуть не забетонировали, и опять он не услышал никакого упрека. «К хорошему не приведет», — заключил тогда Спирин.

«И вот турбогенератор!..»

— Повезем через Обь по льду, — заявил Спирин.

И он впервые заметил, как вздрогнул Урусов, побледнел, но не сказал, как ожидал Спирин: может лед не выдержать. Что тогда? Нет, он сказал другое:

— Вы начальник, Иван Сидорович, я не могу вам перечить.

Он боялся, но соглашался, так как знал: инициатива Спирина, ответственность главная — на нем.

Спирин чуть не выругался, но сдержался: ничего это не изменит — такой уж человек Урусов.

Нет, он не ошибался. После он напустился на Урусова, думал, обидится, но ничего не изменилось в Урусове.

Утро выстоялось ясное, морозное, воздух ледянистый, сухой, кухтой покрылись ветки деревьев. Комиссия не могла ответить Спирину, выдержит ли лед. Кто знает, говорили, может, и выдержит, может, и нет.

Но Спирина уже ничего не могло остановить: ждать мост — значит, завалить все сроки на строительстве, свести насмарку половинный запас времени, который они имели, а главное, считал он, ему припомнят его эксперимент с жильем. Нет! Он решил твердо: или Спирин ведет как надо стройку, или нет его. Середины тоже нет.

…Тягачи на траллерах затянули многотонную громадину турбогенератора на лед, Спирин пошел рядом.

Опять он увидел бледное лицо Урусова, который боялся — Спирин знал, — но шагнул с берега. И когда раздался глухой, утробный с каким-то глубоким придыхом стон, не треск, а стон льда — Урусов попятился.

«Все, — подумал Спирин, — останется не спетой песня. Все кончено».

Но он не шагнул обратно, не скомандовал и трактористам — вперед!

Не призывал, а молча пошел впереди головного тягача, ссутулившись.

Что сейчас ораторствовать! Он знал, что делал. Знал, что рисковал. Он не хотел проигрывать. Черт знает, когда построят этот мост, — это не от него зависит. Там все кричат о злобинском методе, сетевом планировании. Давным-давно это применять надо было, а не теперь разглагольствовать. Но он знал, что ничего у этих дорожников-мостовиков не получается: нет согласованности ведомств. У поставщиков то того нет, то другого. Подводят, и дело двигается худо. А он, Спирин, сделал по-другому. Люди создают разные формы и методы, и все зависит — какие это люди, руководящие определенным делом. Стоит умный, энергичный, мыслящий человек у руля, умеющий сделать, чтобы все вовремя крутилось, — крутится, а стоит равнодушный или к примеру дряхлый неспособный старик, не желающий идти на пенсию, а место занимает, пригрело, — как часто бывает, — стопорится дело.

Не-ет, у него все не так, как у этих мостовиков. И люди за ним в огонь и воду пойдут — он и это сумел сделать. Спирин впервые оглянулся: вот едут трактористы за ним, может, в полынью едут, хотя дверцы распахнуты, готовые в любой момент выскочить, кому погибать охота, — а все-таки едут, везут генератор. И почему-то он пожалел тогда только об одном: случись грешным делом что, а он не сделал продолжение рода Спириных — это не годится. Ему уже за сорок — и нет прощения. Тогда он дал себе обет: «Повезет, одолею, после стройки уеду к Вере. Пора. Осяду».

Эх, если бы все зависело здесь от него, — он бы выстоял, он бы гнулся, но не сломался. Что угодно бы вынес, но завершил дело — так уж он Спирин устроен. И у него почему-то ясно встало перед глазами, когда он еще учился в институте, приезжал в зимние каникулы домой, пошел на охоту и приплутал малость: потерял компас. Он брел среди темных замшелых елей по руслу таежной речушки (по льду, покрытому небольшим слоем снега, было легче идти), думал здесь сэкономить силы, но оказалась на пути занесенная полынья, и он провалился по плечи, успел схватиться за торчащую с берега корягу. Он тогда еле вылез из проруби и когда добрался до берега, стал как ледяная сосулька, но Спирин знал, что надо выжить: он рубил всю ночь сушины и жег их. Даже и в больнице не пришлось побывать. Там зависело все от него, а здесь — нет.