Нежданно-негаданно - [26]

И черт-те знает, что еще крутилось в голове Спирина, лезли всякие гнусные мелочи и разная несуразица. Но запомнилось только, когда барахтался в воде — там уж ничего не помнил, только видел, как соскальзывали руки с кромки льда, а он пытается удержаться пальцами, и кто, как специально, тянет его за ноги вниз, в глубину, и перекошенное испугом лицо Урусова, и палка, как пика, вонзившаяся в него.

Они проехали уже средину, и головной трактор «поезда», как неуклюжий жук, вылезал на противоположный берег, струной натягивая канаты, за ним, надсадно урча, лез второй. «Все! — произнес тогда Спирин. — Вытянут. Добавим силенок — со дна морского вытянут». И надо же было оказаться никчемному, непутевому концу: когда оставалось десяток метров до берега, колеса последнего трактора уже вот-вот должны коснуться были берега, было уже ясно, что дело решено, Спирин провожал хвост — лед проломился. Как оказался тут Урусов, он не знал, и ни у кого не спрашивал, ясно одно: Урусов его спас, рискуя сам провалиться.

И он после понял, что не знал Урусова, может, и никогда не узнает, какой-то он загадочный, таинственный. Дело знает отлично, по работе не прискребешься…

Ну а потом Спирин и не помнит, кто его не обнимал, не поздравлял. Людей было на берегу, как маслят в лесу по теплому утру после вечернего дождичка.

…Назавтра к нему заявился отец.

— Слава богу, Иван, живой: А мне сказали преставление веку было: огромные чугунные громадины через Обь перевозили, провалился под лед и утоп самый главный начальник. Вот ведь народ. Ну, слава богу, — крестился старик. — Жив.

— Урусов спас. Вот сегодня рассказывали, что он все время за мной шел только по другой стороне тракторного каравана. А я думал, он струсил, на том берегу остался; ну, а когда лед с моей стороны проломился, он и перескочил через канаты ко мне. Сам мог утонуть, а вот спас!

— Кто такой он?

— Моя правая рука.

— Видно, добрый и смелый человек, держаться таких надо.

— Да кто его знает, какой он. Разный он, но вот спас. Больше никто не бросился к полынье.

— Вот что, Иван, поговорить я с тобой желаю сурьезно.

— Опять про конец земной, — улыбнулся Иван. — Давай.

— Об одном и том же я два раза не долдоню. У тебя своя голова недурная на плечах, как раскинешь умом — так и поступай. О другом я.

— О чем, отец?

— Жаль мне тебя, Иван. Беспокоюсь я о тебе.

— Что это?

— Видел я бабу твою знакомую в Свердловском, когда был у Михалка. Она приходила. Видно, Михайло дал знать, а может, сама, не знаю. Баба мне поглянулась шибко, Иван. Обходительная, красивая баба, нос не задират. Простая, что хоть и ученая. Тоже видно, там, где Михалко робит. Что ты на ней не женишься, Иван? Тебе уж за сорок годов. Вот бы погинул, и продолжению Спиринского рода — конец. Негодно так, Иван. Хоть как хошь меня суди. Может, я и не прав. Тебе виднее: тебе с ней жить. Но такая дума мне пришла в голову седни.

О Мишке я не говорю, его не женить, он «свихнулся» с этой грамотой, а ты сильный мужик, рассудительный.

Ивана слова отца сильно удивили: как это могло так случиться, они думали об одном и том же? Ему пришла эта мысль, когда висел на волоске от смерти, отцу вот сегодня, и примчался старик, не утерпел, чтобы высказать, видно, жалит печенку не на шутку. А может, и верно сказали, утоп. Старик тоже с хитринкой, не скоро у него узнаешь, что на уме. Но одно знал Иван точно: сколько ни крутит, а в конце выскажет, что наболело. Да и прав старик, ой как прав.

— Что молчишь?

— Не желает она, отец, уезжать из областного города. Там работа у нее.

— Не люб, значит. Не хочет за тебя идти, — грохнул отец.

У Ивана внутри словно лопнуло что, оборвалось. Никто так с ним не говорил об этом. Да он бы и не позволил. А тут отец, старик, чего с него возьмешь. И Иван испугался слов отца. Он на миг представил, что если бы это оказалось так, как сказал отец, ему бы было непосильно все то, что он творит. Он ни на минутку не терял надежды после этой стройки приехать к Вере и не представлял иной жизни. Он не судил ее, что она не хочет мотаться с ним по северам. У нее любимая работа, готовит диссертацию, там руководитель группы, — ну зачем ей портить все это. Она ведь ему ясно сказала, прямо, честно: я твоя. И, уловив своим женским чутьем его беспокойство, добавила: ни за кого я больше не выйду.

А он не верил ей: женщина — она вечная тайна и загадка, всякое может случиться. Теперь он ругал себя за недоверие, за толстокожесть, бесчувственность, рассудочность.

— Она согласна, отец, за меня замуж, но уехать оттуда не может.

— Так распишись с ней. Застолби бабу. Наследство оставь! Дурень, — разошелся отец.

Иван не ругал в душе отца, что он встревает в самое сокровенное, тайное. Он понимал отца хорошо, за что печется старик. Да, и одергивать его в эту минуту, он не смог бы. Он знал характер отца: хлопнул бы дверью старик и ушел, да еще не так бы напоследок его выставил. Да и соглашался вполне Иван с отцом. Чего уж там!

— Вот закончим энергоблок, поеду и распишусь, — отрезал Иван. — Вместе поедем, — уж мягче, теплее сказал он, а в конце рассмеялся, отошел: — Отметим это от души.