Невеста Обалуайе - [78]

– Тюрьма Карандиру не могла быть лучше ни для кого, – ровно заметила дона Энграсия. – Оттуда не выходят людьми.

– Ироко никогда и не был человеком, – презрительно отозвалась Нана. – И не моя в том вина. Представь лучше, что со мною стало, когда вскоре я поняла, что беременна! Ироко так вытрепал мне нервы, что я забыла обо всём и спохватилась, когда уже было поздно что-то делать! Четыре месяца! Ни один врач не согласился сделать мне аборт! А я ведь училась, работала! И снова никто не думал обо мне!

– Это ложь, дочь моя! – Дона Энграсия гневно выпрямилась в кресле. – Ни я, ни сестра не сказали тебе ни одного плохого слова! И мы обе знать не знали о том, что ты оболгала Ироко! Мы и впрямь думали, что он… что он сделал это! Лишь позже, много позже я нашла в себе силы, чтобы поехать к мальчику в Карандиру! Осаин напрочь отказывался это сделать! И на том одном-единственном свидании, на которое согласился Ироко, он поклялся мне жизнью своего отца, что никогда не причинял тебе боли! Больше мы с ним не виделись.

– И ты ему поверила? Ему – а не своей дочери?!

– Чего парень никогда не умел – так это лгать в лицо, – грустно сказала дона Энграсия. – В отличие от тебя, девочка моя.

Нана в ответ лишь с отвращением улыбнулась. Её глаза холодно, страшно блестели. Эва, не в силах смотреть на мать, следила взглядом за игрой птиц в ветвях мангового дерева. Солнце сеяло лучи сквозь листву. Ящерки снова вернулись на доски крыльца.

– Что ж… Я родила Оба! Куда было мне деваться? И, бог свидетель, я чуть не оставила её в больнице: ТАК она была похожа на своего отца! Такая же огромная, чёрная, страшная и тупая! Три месяца я не могла заставить себя к ней прикоснуться! Если бы не Жанаина, которая хотя бы умела обращаться с детьми… Но я смирилась. Всё-таки это была моя дочь. Её надо было растить. Муж Жанаины любезно предоставил мне работу в своём офисе. Через год я стала личным референтом Ошала. А ещё через год…

– …его шлюхой, – спокойно закончила дона Энграсия. – В чём дело, дочь моя? Разве я сказала неправду? Он ведь так и не согласился развестись с Жанаиной и жениться на тебе!

– Да, Ошала всегда был трусом, – ровным голосом согласилась Нана. – И весь успех его бизнеса – это мой успех и моя заслуга. Никто не посмеет это отрицать. Ошала связался со мной, потому что знал: только я сделаю его богатым и известным человеком. Только у меня хватит на это ума, воли, знаний. Жанаина никогда не была способна помочь мужу в его делах! А меня, знаете ли, беспокоило будущее моих детей! Я не хотела, чтобы они бегали в драных шортах по Пелоуриньо и Бротасу и в конце концов стали бандитами – как у твоей любимой Жанаины!

– С мальчишками такое случается, когда они растут без отца.

– Или когда мать – набитая дура! – парировала Нана. – Я ведь предлагала Жанаине свою помощь, деньги, много денег! Я готова была платить её кредит за дом! Она ничего не приняла… и Ошала продолжал бегать к ней! Она даже от него не брала ни гроша, идиотка!

– Неужели тебя это удивляет, дочь моя?

– Ничуть, – недобро улыбнулась Нана. – Если человек глуп – это нельзя исправить. К счастью, мои дети уродились в меня.

– К счастью, нет, мама, – вполголоса возразила Эва. Нана Буруку подняла на неё взгляд – и тихо рассмеялась.

– Эвинья, девочка моя, да ты ведь больше всех похожа на меня! Даже больше, чем Обалуайе! Забавно, правда?

– Должно быть, – без улыбки согласилась Эва. – Но мне бы хотелось узнать, почему Ироко оказался отцом Обалу – если ты в то время была любов… женщиной моего отца? Обалу на два года моложе Оба! Ироко был в тюрьме! Как это вышло?

– Тебе хочется знать, Эвинья? – подняла мать брови. – Что ж, пусть Ироко сам расскажет об этом и тебе, и собственным детям. Если ему не будет стыдно, конечно. Впрочем, раз уж у него хватило совести вернуться сюда, то… Кстати, мама! Как тебе удалось это устроить? Как – и зачем? Ведь эта старая история давным-давно поросла мхом! Ироко было хорошо в тюрьме: там был его дом! Он тридцать лет превосходно обходился без семьи! Для чего ты вытащила его оттуда? Почему даже с того света ты приходишь лишь для того, чтобы изгадить мне жизнь? По-твоему, этого больше некому сделать?

Ответа не было. Эва повернулась к креслу-качалке – но оно уже опустело, и тень его скользила по залитой солнцем стене. Эва обернулась к матери – но на крыльце тоже больше никого не было.

Птицы как сумасшедшие носились возле поилки у окна, в которую кто-то успел налить сахарной воды. Серебристо-синие колибри (их гнёзда во множестве прятались между побегами пальм) отгоняли от поилки «сахарных птичек» – крошечных зеленоватых созданий, похожих на юрких налётчиков в чёрных масках. Воды хватило бы на то, чтобы напоить несколько стай, но колибри с фермы ревниво относились к своему добру и, храбро пища, оттесняли чужаков на питангейры. Не проснуться от поднятого ими щебета было невозможно, и Эва открыла глаза.

Она лежала на огромной кровати бабушки под индейским покрывалом, сотканным из цветных полосок ткани. Окно было распахнуто настежь, на подоконнике блестел налёт росы. Эва встала, оправила смятое платье, тщетно пытаясь вспомнить, кто из братьев принёс её сюда. Босиком, стараясь не скрипеть половицами, вышла из спальни и прикрыла за собой дверь.