Неугасимые зарницы - [20]

«Ты не имел права давать согласие на операцию моей дочери! — послышался ее гневный голос. — Ты не имелправа распоряжаться чужой жизнью! Ты взялся играть не свою роль!»

Вереса так и подмывало пойти к заведующему хирургическим отделением, чтобы сказать, что он не отец Стеллы, что он не имеет права давать согласие на операцию. Пусть где хотят разыскивают Неллю Викторовну и все согласовывают с нею. Она мать — она имеет право... Но уже поздно, поздно. Теперь остается только ждать, чем все закончится.

Верес утратил ощущение времени. Ходил и ходил по подметенным дорожкам. В памяти всплывала то встреча со Стеллой в парке: «Я вышла поймать траурницу», то растерянное, испуганное лицо Клары Александровны, то пожилой заведующий хирургического отделения: «Операцию будем делать прямо сейчас».

Неожиданно внимание Вереса привлекли два больших черных мотылька, порхающих над голубыми чашечками медуницы.

«Это они!.. Это траурницы!.. — с суеверным страхом подумал он. — Это их Стелла хотела поймать сегодня... Что это: предчувствие или просто стечение обстоятельств?..»

— Товарищ Верес! — Он повернулся. Перед ним стояла дежурная сестра. — Все в порядке, — сказала она. — Ваша Стеллочка уже в палате. Завтра можно будет ее проведать. Сегодня нельзя, а завтра — пожалуйста. Разрешите, я заберу халат...

Павел Арсеньевич снял халат, поцеловал руку сестре и, попрощавшись, заспешил домой — там же терзается старая учительница.

«Ну, что ж, — улыбнулся он, — я, возможно, сегодня играл не свою роль, но, кажется, играл хорошо! Ей-богу, хорошо!..»

«Не отставай, папа!»

Красное в черных крапинках «солнышко» застряло в белой Петриковой шевелюре и никак не могло выбраться. Но сейчас мальчику было не до «солнышка». Он сидел на пляжном лежаке и неприязненно смотрел на отца, который лежал рядом. Его злила отцова привычка отмалчиваться, медлить с ответом. Раздражал и толстяк, который вот уже третий день соседствует с ними и имеет скверную привычку вмешиваться в их разговоры.

— Ну, почему ты не разрешаешь? Почему? — уже в который раз допытывался Петрик у отца.

Борис Сергеевич Ющак перевернулся и лег на грудь. Теперь он будет терпеливо слушать и молчать, грея на солнце тугие, будто наваренные швы, четвертьвековые шрамы на ногах.

Вместо отца откликнулся сосед. Он знал, о чем идет речь. Намазывая какой-то белой жидкостью порозовевший живот, сказал:

— И охота трудить ноги... Горы красивые, если на них смотреть снизу, а люди почему-то стремятся на вершины...

— Оттуда, дяденька, больше видно, — возразил Петрик.

Сосед покровительственно рассмеялся:

— Больше того, что есть, все равно не увидишь, хоть на небо взлетай. Это тебе и отец скажет. — После паузы, наливая на ладонь белую жидкость, добавил: — Да и рано тебе, молодой человек, самому по горам лазить.

Петрик вспыхнул:

— Тот, кому поздно, всегда думает, что другим рано. Он вскочил с лежака, побежал к воде, не желая выслушивать укоров отца за непочтительность к старшим.

«Вот так можно все лето пролежать, — думал Петрик. — Ну и пусть лежит. А я все равно подымусь на Ай-Петри. Выберусь в полночь и до рассвета... Нет, я все же должен добиться у отца разрешения...»

Петрик с разбега бросился в море, нырнул в голубую прозрачность и долго плыл под водой. Если бы мог, назло отцу не выныривал бы с полчаса. Но он и так попугает его: отплывет до самых буев и притаится, улегшись на спину.

Море сегодня тихое, покорное. Мальчик быстро удалялся от берега. Заплыл за красные буи и там, раскинув широко руки, блаженствовал. Над ним головокружительная голубизна неба. Совсем рядом, едва не касаясь воды, носились острокрылые чайки. Где-то тарахтел мотор скоростного глиссера, и вода вызванивала в ушах. Возвышаясь над берегами на фоне небесной синевы, белела скалистая вершина Ай-Петри; далекая, недосягаемая, желанная...

Взобраться бы туда! Встать бы на самом верху, чтоб от Гурзуфа до Симеиза все открылось твоим глазам... Отец был там, все видел, а ему, Петрику, не разрешает. Но он все равно доберется туда...

Петрик поднял над водою голову. Отец все еще лежал на груди и даже не смотрел в его сторону.

Пришлось плыть к берегу.

— Так не разрешаешь? — тихо, чтоб не слышал сосед, продолжал допытываться Петрик.

Борис Сергеевич и на этот раз промолчал. Он, казалось, и не слышал вопроса сына.

— Значит, не разрешаешь, — с обидой сказал Петрик, поняв молчание отца как окончательный отказ.

Назойливость сына выводила Ющака из себя. Досадно было, что на Ай-Петри сын хотел идти один, без него.

Ющак и раньше замечал какое-то болезненное желание сына вырваться из-под его опеки. Обычное, старое, как мир, желание. Оно уже не раз было причиной размолвок. Но сегодня... Сегодня Петрик, видно, не собирается идти на примирение.

— Ты в моем возрасте был уже круглым сиротой, — неосмотрительно напомнил Петрик отцу его беспризорное детство. — Тебя никто не водил за ручку...

Ющак поднялся на лежаке, посмотрел на сына и с нескрываемой болью сказал:

— Ты вроде жалеешь, что тоже не круглый сирота... Тебя, я вижу, тяготит мое общество...

— Нет, не то, папа. Меня тяготит твоя опека. Ты всегда не разрешаешь мне того, чего не можешь или не хочешь сам.